— Не знала, что для этого есть специальное слово.
— Слово есть для всего. У меня две недели нет стула, это, оказывается, «анизм».
— Об этом можно бы написать, — рассеянно сказала Китти.
— Ну уж нет. Работа моей прямой кишки останется тайной между мной, Бобом, тобой и той милой женщиной, которая ухаживает за моей попой.
— Не об этом — о больничной фобии. Это неплохой сюжет.
— Объясни почему.
— Допустим, я найду человека с такой фобией, и он тяжело болен, а лечиться не может.
— Дома будут лечить. Подумаешь, проблема!
— Или у женщины начались схватки, она шагает взад-вперед перед приемным покоем, но никак не заставит себя переступить порог.
— Родит в «скорой», или дома, или на улице. — Констанс пожала плечами. — Однажды я собирала материал о женщине, которая родила в укрытии во время войны в Косово. Она осталась одна, это был ее первенец. Их нашли через две недели, мать и ребенок были вполне здоровы и счастливы. В Африке женщины и вовсе рожают в поле и сразу же возвращаются к работе. У некоторых племен рожают танцуя. В западном мире с роженицами слишком носятся, все устроено неправильно. — Констанс пренебрежительно, с видом знатока, помахала рукой, хотя сама никогда не рожала. — Я писала об этом.
— Врач, который не в состоянии ходить на работу, — все еще не сдавалась Китти.
— Нелепость! Он потеряет лицензию.
Китти рассмеялась:
— Ты, как всегда, спуску не даешь! — Улыбка ее погасла, она впервые по-настоящему увидела пальцы Констанс на своей руке. — А как насчет эгоистичной женщины, которая никак не решится навестить больную подругу?
— Но ты же пришла, и я очень рада тебя видеть.
Китти сглотнула:
— Ты ничего не сказала об этом.
— О чем?
— Ты знаешь, о чем.
— Не знала, готова ли ты это обсуждать.
— По правде говоря, нет.
— Вот видишь.
Они помолчали.
— Меня полощут в газетах, на радио — везде, — решилась наконец Китти.
— Я здесь не получаю газет.
Китти притворилась, будто не замечает стопку на подоконнике.
— Куда бы я ни пошла, все смотрят на меня, тычут пальцами, словно я прокаженная.
— Оборотная сторона популярности. Ты же телезвезда.
— Я не телезвезда. Я — идиотка, осрамившаяся на телевидении. Есть разница, а?
Констанс молча пожала плечами, словно разница не так уж и велика.
— Ты не советовала мне идти на телевидение. Скажи теперь: «Я же тебя предупреждала» — и покончим с этим.
— Я никогда так не говорю. От подобных слов никакого толку. — И Констанс снова пожала плечами, ее фирменный жест.
Китти выпустила пальцы Констанс и тихо спросила:
— Работа все еще за мной?
— Пит не поговорил с тобой? — Похоже, Констанс рассердилась на ответственного редактора.
— Говорил. Но мне надо услышать это от тебя. Мне важно услышать это от тебя.
— «Etcetera»[1] по-прежнему желает видеть тебя в своем штате, — без колебаний ответила Констанс.
— Спасибо! — шепнула Китти.
— Я поддержала твое желание работать на телевидении, потому что знаю: ты хороший репортер, а можешь стать великим. У всех бывают ошибки, у кого-то больше, у кого-то меньше, но никто не безгрешен. И когда такое случается, надо использовать этот опыт, чтобы стать лучшим репортером, а главное, лучшим человеком. Помнишь, какой сюжет ты предложила мне, когда явилась на собеседование десять лет тому назад?
Китти рассмеялась, но ее передернуло.
— Нет, — солгала она.
— Конечно же, помнишь. Ладно, раз ты не хочешь сказать, скажу я: я спросила, если бы тебе прямо сейчас предложили написать статью о чем угодно, какой сюжет ты бы выбрала.
— Не надо, Констанс! Все я помню! — Китти сильно покраснела.
— А ты ответила, — продолжала Констанс, будто ее и не перебивали, — что слышала о гусенице, которая не смогла превратиться в бабочку.
— Да помню я, помню.
— И ты бы хотела узнать, как чувствует себя тот, кого лишили такого чуда. Ты хотела понять, что чувствует гусеница, если у нее на глазах сестры превращаются в бабочек, а она знает, что с ней этого никогда не случится. Собеседование проходило в день президентских выборов в США, в тот самый день затонул круизный лайнер с четырьмя с половиной тысячами пассажиров на борту. Из двенадцати кандидатов, явившихся к нам в тот день, ты единственная не заговорила о политике и о лайнере и не выразила желания провести день с Нельсоном Манделой. Тебя интересовала только эта бедняжка гусеница.
Невольно Китти улыбнулась:
— Да, я пришла к тебе прямиком из университета. Травка еще не выветрилась из организма.
— Нет, — прошептала Констанс, снова беря Китти за руку. — На том собеседовании ты сумела убедить меня: ты не боишься летать, ты боишься, что тебе не дано будет оторваться от земли.
Китти с трудом сглотнула, подступили слезы. Она так и не взлетела, и уж теперь — вряд ли.
— Некоторые считают, что нельзя действовать под влиянием страха, но если человек не боится, так в чем риск и вызов? Лучшие свои работы я делала, когда признавала свой страх и бросала себе вызов. И вот я увидела молоденькую девушку, страшившуюся, что не полетит, и сразу подумала: «Ага, наш человек!» Потому что в этом суть «Etcetera». Да, мы пишем о политике, но мы пишем о людях в политике, нас интересует их эмоциональный опыт, не только действия, но причины этих действий. Что с ними было в жизни, откуда берется их вера, откуда чувства. И о диетах мы пишем, но не о экологически чистых продуктах и цельных злаках: нам важно
— Сюжет был мой, — негромко возразила Китти. — Некого винить, кроме самой себя.
— В каждом сюжете еще много людей участвует, кроме автора. Сама знаешь: если бы ты с этим пришла ко мне, я бы за это не взялась. А если бы даже — гипотетически — взялась, я бы успела остановить это, пока не стало слишком поздно. Тревожных сигналов хватало, и кто-нибудь из начальства мог бы обратить на это внимание, но раз ты решила взять всю вину на себя, так задай себе вопрос: почему тебе так сильно хотелось раскрыть именно этот сюжет? — Констанс примолкла, и Китти подумала, не ждет ли она немедленного ответа, но Констанс просто собиралась с силами. Через минуту она продолжала: — Однажды я брала интервью у одного человека, и мои вопросы почему-то его веселили, чем дальше, тем больше. Когда я спросила его, в чем дело, он ответил: вопросы гораздо больше говорят об интервьюере, чем об интервьюируемом. В этой беседе он куда больше выяснил обо мне, чем я о нем. Мне это показалось
