чувствует, как пригревает солнце и как стекает с тела соленая вода, она выглядит потрясающе, легкая, счастливая, уверенная — возвращается на лежак выпить коктейль. В голове Эмброуз так живо себе все это представляла.
Китти Логан спросила ее, почему она коллекционирует бабочек, что так привлекает ее в них? Она не солгала в ответ, но и правды не сказала, ответ был неполным. Почему бабочки? Потому что они красивы. В отличие от нее самой. Все просто.
По той же самой причине она с детства любила сказку о Красавице и Чудовище, и хотя диснеевский фильм появился, когда ей было уже двадцать три года, она много раз ходила смотреть его в кино, а потом вышла кассета, и она смотрела его каждый день, выучила наизусть — каждое слово, каждый взгляд, каждый жест каждого персонажа. Папочка удивлялся такой привязанности к детскому фильму, но он не понимал, что она в нем видит. Не романтику, не чудо превращения Чудовища в Принца — нет, но похищение Красавицы, потому что она сама была Чудовищем, способным распознать Красоту, и понимала, каково это — быть очарованным чужой красотой, только подле нее и чувствовать себя живым. Она бы и сама хотела уловить красоту, запереть ее надежно внутри себя, чтобы каждый день видеть ее и славить.
— Кто это засыпает тебя эсэмэсками? — спросила Салли на обратном пути из Килдейра. Впервые открыла рот — видимо, то был знак, что Китти наконец прощена.
— А что? — поморщилась Китти.
— У тебя с лица не сходит дурацкая улыбка с той самой минуты, как началась эта эсэмэсизация.
— Эсэмэсизация? Ну и словечко ты выдумала.
— Не уклоняйся от темы. Так кто это?
— Никто, просто Пит, — чересчур поспешно ответила она.
Салли широко раскрыла глаза:
— Пит, ненавистный ответственный редактор, отвратительный тиран?
— Отвратительным я его никогда не называла.
— О. Мой. Бог.
— Да что такое?
— Дорогая, ты же догадываешься, что происходит? — подначивала Салли.
— Заткнись, ничего не происходит. Помолчи, очень тебя прошу. — Китти попыталась прикрыть рукой болтливый рот подруги, но Салли захихикала, а машина пошла юзом, так что Китти поскорее убрала руку.
— Ладно-ладно, я ничего не говорю, ты сама знаешь, — пропела Салли.
— Он всего лишь проверяет, как я, — заявила Китти, захлопнув телефон-раскладушку и убирая его в сумку, но, едва убрала, сразу же пожалела об этом: интересно же, как Пит отреагировал на последнюю эсэмэску, тщательно продуманную и, на ее взгляд, довольно-таки остроумную.
В молчании они ехали в сгущавшейся темноте, вдали алел горизонт.
— Красный закат, — заметила Китти. — Будет ясный день.
— Брось, — возразила Салли. — Это пустые суеверия. По прогнозу завтра будут проливные дожди.
И снова молчание. Позабыв о Пите, Китти вернулась к своему сюжету, перебирая тех, с кем успела поговорить: Берди Мерфи, Эва Ву, Мэри-Роуз Годфри, Арчи Гамильтон, Эмброуз Нолан. Она искала связь между ними, хоть какую-то зацепку, сравнивала и противопоставляла, перебирала все подробности, которые ей удалось узнать, и хотя кое в чем обнаруживалось сходство, связи не возникало — это был не единый сюжет, а несколько отдельных и самодостаточных историй. Придется начать заново, вслушаться в их рассказы и отыскать наконец тот замысел, без которого работа не состоится. Китти полезла в сумку — Салли усмехнулась: опять, мол, хватаешься за телефон, — но Китти уже и думать забыла про эсэмэски. Она вытащила блокнот, и Салли поняла: абонент недоступен, лучше оставить ее в покое.
Китти думала об Эмброуз, о бабочках в рамках, о фотографиях на стене в спальне.
Номер два: Эмброуз Нолан.
Заголовок: Наука красоты.
Глава восемнадцатая
Китти пришлось заночевать у Салли.
Вернувшись из Страффана в дом, где жила Китти, они обнаружили, что утренняя статья обернулась гонораром в виде навоза, которым была густо вымазана каждая ступенька лестницы, а на двери им же выведены слова: «Продажная шлюха». Казалось бы, такое случилось уже далеко не впервые, но Китти расстроилась. Подумала даже, не сфотографировать ли дверь и не послать ли Ричи, но тут же передумала: не хватало еще раз попасть в газету. Хорошо хоть, что ни разу не вторгались в ее квартиру, не пытались напасть на нее саму. Прихватив с собой одежду, которой хватило бы на неделю в гостях, Китти развернулась на каблуках и бросилась искать убежища в машине Салли.
Путь ей преградил Чжи, владелец дома.
— Извините, Чжи, я очень спешу, не могли бы вы… — Она шагнула вправо, пытаясь его обойти, но Чжи передвинулся в ту же сторону, Китти подалась влево, но и там Чжи мешал ей пройти. — Я немедленно вызову уборщиков, чтобы все отчистили.
— Не пойдет. На той неделе краска, туалетная бумага, дерьмо, вчера фейерверк, сегодня опять дерьмо. Плохо для моего бизнеса.
— Знаю, знаю, но это скоро кончится. Им надоест, и они оставят меня в покое.
Чжи это обещание отнюдь не убедило.
— В конце месяца будет новый квартиросъемщик. Вы съезжаете. Ищите другое место.
— Нет-нет-нет, — прервала его Китти и даже руки сложила в молитвенном жесте. — Пожалуйста, пожалуйста, не говорите так. У меня черная полоса, но вообще-то я же вполне порядочный квартиросъемщик, правда?
Чжи только бровями пошевелил.
— И я никому не скажу про ПХЭ.
Лицо домовладельца потемнело.
— Вы угрожаете?
— Нет! Я же сказала: никому не скажу. Никому.
— Тогда зачем это вспоминать? До первого — и чтоб вас тут не было! — заявил он и с грохотом помчался вниз по ступенькам.
Китти так и осталась стоять на лестнице, размышляя, насколько хуже может сделаться ее жизнь и где ей, при заметно снизившихся доходах, найти квартиру по карману, но тут Чжи вновь предстал перед ней с какой-то одежкой на плечиках в целлофановой обертке.
— И ваш друг, — заявил он, поднимаясь вплотную к ней, — не платил за свой пиджак. Должен был платить утром. Платите вы. Десять евро.
— Он мне вовсе не друг! Я не стану за это платить.
— Он друг. Я видел, вы чмоки-чмок. Платите. Десять евро. Платите вы.
— Ни за что! Это не моя вещь. Ни за что.
Хозяин начал спускаться по ступенькам.
— О’кей, давайте договоримся. Я заплачу за пиджак, а вы не станете меня выгонять.
Домовладелец поразмыслил над предложением:
— Вы платите, а я подумаю.
Китти не смогла сдержать улыбку.
— Превосходно! — Нашарила в сумке деньги и отдала ему. Взамен получила пиджак. — Так я остаюсь?
