Если Мор напоминал воробья, то его жена походила на крупную хищную птицу вроде сарыча. Со времени нашей встречи она располнела, ее фигура стала рыхлой, как осевший, плохо пропеченный пудинг. Глаза смотрели мрачно.
— Ваша милость.
Сколько горечи в ее словах!
Я вошел в зимнюю гостиную и замер в потрясении. В ней почти не осталось мебели, стены лишились гобеленов, в камине не горел огонь.
«И за это мы должны благодарить вас!» — всем своим видом говорила госпожа Алиса. Но кого, собственно, она могла обвинить? Меня — за незаконный брак с Екатериной? Или своего мужа — за то, что проявил непокорность, отказался от должности и удалился от двора, не желая участвовать в «великом королевском деле»? Как будто оно не касалось его!
Надо признать, что Мор никогда не искал объяснений или оправданий своей нынешней бедности. Казалось, он считал плачевные изменения своей жизни столь же естественными, как приход весны.
— Ради столь дорогого и почетного гостя мы вправе отдать на заклание несколько упитанных бревнышек, — пошутил он и крикнул, чтобы растопили камин.
Я не заметил, чтобы кто-то засуетился, выполняя приказ хозяина. Дрова вскоре принесли Маргарет и ее муж. Одетые в простые старые платья, они ловко разожгли камин — видать, им частенько приходилось делать это. Весело переговариваясь между собой, они быстро уложили поленья, и послушное пламя живо занялось.
Я устроился на стуле перед огнем, и единственная служанка, оставшаяся в доме Мора, принесла нам приправленного пряностями вина. Кубки подали деревянные. Только тогда я заметил, что в гостиной нет ни серебряной, ни оловянной посуды, ни буфетов для нее.
Как Мору хватило смелости принимать короля в таком убогом жилище, причем с той же самоуверенной гордостью, с какой привечал меня когда-то Уолси в Хэмптон-корте?
На самом деле я не видел Томаса Мора почти два года. Покинув двор, он занимался исключительно творчеством, строчил бесконечные религиозные сочинения типа длиннющего двухтомного трактата «Опровержение ответа Тиндейла»[86] и общался только с гуманистами и иноземными учеными. Их узкий круг в Англии успел изрядно поредеть — отчасти по причине смерти, но в большинстве своем из-за политических осложнений. Эразм, лишившись по воле императора должности в университете, скитался на чужбине. Вивес и Маунтджой, став приверженцами Екатерины, тоже попали в опалу. Крайне жаль, что эти мыслители увлеклись преходящими политическими распрями. Лучше бы они занимались древними римлянами и греками.
Мор заметно постарел. Хотя и я не стал моложе… Одевался он крайне бедно и не носил украшений, способных отвлечь взгляд от печальных примет возраста, поэтому не мог скрывать их так успешно, как я. (Драгоценности — преданные слуги. Они отлично исполняют широкий круг задач.) Как предписывала учтивость, я поинтересовался его здоровьем. Он ответил, что зимой его постоянно беспокоил кашель, но грядущая теплая весна, как он полагает, принесет облегчение.
Вполне здравая беседа, обмен любезностями. Однако они казались хуже горячей дискуссии, хуже проклятий, поскольку не затрагивали важных вопросов и невысказанное довлело над нами. Замалчивание серьезных тем и напряженные паузы, коими был полон наш разговор, представлялись мне чудовищной ошибкой. И однако я не спешил исправить ее.
— До меня дошли известия о вашем «Опровержении» и его тонких умозаключениях, — сказал я.
— Господь дал мне возможность полностью посвятить себя этому труду, — ответил он. — Иначе я так и не смог бы завершить его.
Пламя в камине шипело и потрескивало, порой рассыпая снопы искр, словно пыталось внести свою благотворную лепту, отвлекая наше внимание и сглаживая неловкие паузы.
— Занимаетесь ли вы астрономическими исследованиями? — спросил я. — Небо тут открытое, звезды видны хорошо.
— Да. Правда, к сожалению, теперь я пользуюсь лишь самодельными приборами. Увы, ваш подарок тысяча пятьсот десятого года пришлось продать минувшей зимой, чтобы купить свечи. Мне не хватает его.
Он запомнил даже год; я был польщен и до смешного тронут. Значит, Мору будет трудно расстаться и с астролябией? И мой нынешний приезд с новыми игрушками… является, в сущности, благодеянием, а не наказанием? Я же могу подарить их ему. Мое сердце преисполнилось доброжелательности и щедрости.
Но язык мой точно налился свинцом, паузы затягивались. И я с облегчением вздохнул, когда был объявлен ужин и мы приступили к умиротворяющей трапезе. Надеюсь, когда опустеют наши тарелки, мы перейдем к непринужденной легкой беседе.
— Ваше величество, не соизволите ли вы благословить наш стол и направить нас в молитве? — любезно предложил мне Мор.
Он признал ниспосланное мне Господом духовное водительство! Что же еще могло означать сие предложение? Как же тактичен и умен Мор. Пожалуй, вечер обещает быть приятным.
— О Владыка Небесный, — нараспев произнес я, — благослови единство сего собрания любящих сердец и душ. Да порадуют Тебя наши речи, деяния и сокровенные желания. Наполни нас Святым Духом, дабы мы всегда говорили правду и действовали в согласии с Твоей волей.
Мы все перекрестились. Я окинул взглядом собравшихся. Моя молитва не только не добавила непринужденности, но, казалось, привела всех в еще большее напряжение.
— Ваше величество, — сказала леди Алиса, — нынче ведь пятница Великого поста, посему я приготовила самое праздничное из дозволенных в такой день блюдо.
Она позвонила в колокольчик, и появилась служанка.
— Крупяная похлебка, — возвестила она и аккуратно поставила в центре небольшого стола огромную супницу.
— С луком-пореем, — добавила Маргарет Мор-Ропер, — он является национальной эмблемой Уэльса, а ведь у вас, ваше величество, по-моему, валлийские корни?
— А вы говорите по-валлийски? — вдруг поинтересовался ее муж, подав голос впервые за вечер.
— Да… немного. Отец учил меня.
Странно, я совсем забыл об этом. Ведь в детстве отец говорил со мной именно на валлийском языке. Я вообще едва помнил наши с ним разговоры.
— Луковая похлебка по-валлийски — «cawl cennin», — сказал я. — На второй день она становится еще вкуснее, и тогда ее называют «cawl ail dwim».
Кельтские слова совершили то, чего не смогла сделать моя формальная молитва: принесли нам благословенное единство. Чудо.
— А вам когда-нибудь хотелось посетить Уэльс? — спросил Томас.
— Да. Там живут странные люди, однако у меня с ними немало общего. Порой мне кажется, что все лучшее во мне — именно от валлийской родни: способность к музыке, любовь к поэзии.
«И все худшее тоже, — добавил я про себя. — Приступы отчаяния, меланхолия и постоянная тоска по родине, где бы я ни находился».
— Вам хотелось бы приобщить их к Англии? — спросила леди Алиса с ее обычной грубоватой прямотой.
— Уэльс давно вошел в состав Англии, — сказал я. — Этого уже никто не изменит. Гораздо удобнее, когда все части объединяются под единым руководством.
Крупяная похлебка была вкусной и сытной. Я наслаждался каждым глотком, но больше всего меня радовала дружеская застольная беседа.
— А теперь настало время для моего любимого великопостного блюда, — заявил Томас. — Надеюсь, за такое пристрастие на меня не наложат епитимью.
Он с радостным видом позвонил в колокольчик.
Я понял, что он действительно с нетерпением ждет нового угощения.
— Пирог с угрем и репчатым луком.
Нашим глазам предстала внушительная глубокая сковорода с изысканно украшенной выпечкой.
