В погоне за счастьем

«Возможно, они так же невиновны, как и вы, — сказал мне агент ФБР. — Но вы должны понять: мы занимаемся расследованием серьезного заговора, который представляет угрозу национальной безопасности. Наша задача — выявить тех, кто стоит в центре заговора. Вот почему нам необходимо знать имена. Предоставив нам такую информацию, вы не только поможете своей стране, но и защитите свою репутацию. А вот отказом от сотрудничества вы, наоборот, навлечете на себя подозрения. Каждый, кто в прошлом был коммунистом, будет выявлен, это вопрос времени. А вы могли бы чистосердечно признаться в своих ошибках… пока вам дают такой шанс».

Джек снова замолчал. Он поднял голову, пытаясь поймать мой взгляд. Но я отвернулась.

В их аргументах была железная логика. Кто-то выдал меня. Я мог доказать свою невиновность, только назвав кого-то еще. Те, в свою очередь, должны были доказывать свою невиновность, называя имена других. Получалось, что все предавали друг друга. Но у этого предательства было оправдание — ни у кого из нас не было выбора.

А вот тут ты ошибаешься, — вдруг разозлилась я. — У «голливудской десятки» был выбор — и все они оказались в тюрьме. У Артура Миллера был выбор — и он отказался назвать имена. У моего брата был выбор… и он пожертвовал своей жизнью.

Джек снова опустил голову.

Я пытался ограничиться именами знакомых из Комитета.

«Этого недостаточно, — сказали они. — Мы уже знаем всех, кто был тогда с вами. Нам нужен кто- нибудь еще». Я сказал, что не знаю других коммунистов. Но они мне не поверили. «Каждый знает хотя бы одного бывшего коммуниста». Я объяснил, что не собираюсь никому вредить. «Вы никому и не навредите, — возразили они. — Если этот человек согласится сотрудничать с нами, ничего плохого с ним не случится». И снова я пытался убедить их в том, что среди моих знакомых коммунистами были только те, кто работал в том Комитете, но это было десять лет тому назад. Они продолжали настаивать. Я должен был назвать им хотя бы одно новое имя. Иначе… В общем, передо мной стояла проблема. Я должен был сдать им бывшего коммуниста. Но я не знал никого из бывших коммунистов.

Кроме моего брата.

Я был в отчаянии. Но я решил сказать федералам так: «Послушайте, единственный из моих знакомых, кто мог быть связан с партией, порвал с ней так давно, что это уже не актуально». На что они заявили: «Тогда ему будет нетрудно восстановить свою репутацию, точно так же, как это собираетесь сделать вы». И вот тогда я назвал имя Эрика… Сара, дорогая… учитывая высокое положение Эрика на телевидении, его бы рано или поздно все равно привлекли за политическое прошлое. Ты же сама это понимаешь.

О да, очень хорошо понимаю. И честно говоря, еще с самого начала этой кампании «черных списков» я знала, что короткий флирт Эрика с компартией обязательно аукнется. Но я никак не ожидала, что человек, которого я когда-то любила, окажется иудой, стукачом.

Повисла долгая пауза.

Когда-то любила? — спросил он.

Да. Когда-то. И больше не люблю.

Он посмотрел на меня — потерянный, убитый.

У меня и в мыслях не было навредить ему, — сказал он. — Я решил, что он, как и все, тоже включится в эту игру.

К счастью, Эрик обладал достоинством под названием совесть.

Ты считаешь, что у меня совести нет? — Он вскочил с дивана, и его голос едва не сорвался от отчаяния. — Ты думаешь, меня не преследует призрак того, что случилось с Эриком?

Ты так блестяще играл свою роль после его увольнения, не так ли? Тебе бы в актеры. Ты был так искренен в своем участии, так рвался помочь бедняге.

Это была вовсе не игра. Это было…

Я знаю. Вина, злость, стыд. Ты же настоящий католик. Готова спорить, ты и на исповедь сходил после того, как продал его.

Я никогда, никогда не думал, что он пойдет против течения…

И что, это давало тебе моральное право назвать его имя?

Пожалуйста, попытайся понять…

Нечего здесь понимать…

Я не хотел подставлять его.

Но подставил.

Я не знал…

Я уставилась на него.

Как ты сказал? — тихо спросила я. Он судорожно вздохнул:

Я не знал…

Ich habe nichts davon gewufit — произнесла я.

Что?

Ich habe nichts davon gewufit. Я не знал.

Не понимаю…

Нет, понимаешь. Дахау, сорок пятый год. Ты был с армейским батальоном, который освобождал лагерь. Айк приказал провести все население города маршем через бараки и крематорий, чтобы они видели тот ужас и террор, который творили якобы ради их блага. И там был один толстый, разодетый банкир, который не выдержал, рухнул на колени перед вами и все повторял… Ich habe nichts davon gewufit… Ich habe nichts davon gewufit… Вспомнил?

Он кивнул.

Это ведь было на самом деле? — спросила я. — Или это очередная твоя ложь?

Нет, это действительно было.

Ich habe nichts davon gewufit. Ты рассказал мне эту историю в тот первый наш вечер. Я уже была влюблена в тебя, когда ты ее рассказывал. А потом… — я с трудом сглотнула, — потом я подумала, что ты самый замечательный человек, которого я когда-либо ветречала. Ну не дура ли я была? Тем более что потом случился спектакль с твоим исчезновением. Мне тогда надо было все понять. Но ты украл мое сердце, ты, негодяй…

Сара, мое сердце по-прежнему принадлежит тебе…

Лжец.

Это правда

Если бы это было правдой, ты бы никогда не назвал Эрика. Но ты подумал, что проскочишь. Подумал, что я никогда не узнаю.

Он заплакал:

Прости.

Извинения не принимаются. Ты и Эрик — вы были моим миром. Теперь его нет.

Дорогая, я по-прежнему здесь, с тобой.

Нет, тебя не существует.

Сара, прошу тебя, умоляю…

Убирайся.

Не делай этого.

Убирайся.

Он сделал шаг, протянул ко мне руки.

Я люблю тебя, — сказал он.

Не смей произносить эти слова.

Я люблю тебя.

Вон, сейчас же!

Я…

Он попытался обнять меня. Я закричала, чтобы убирался. А потом принялась лупить его. Я била его по лицу, по голове. Он не оказывал ни малейшего сопротивления, даже не защищался. Совершенно неожиданно я тоже разревелась. У меня началась истерика. Мои удары ослабели. Я рухнула на пол,