За разговором они зашли далеко в глубь парка и достигли большой дороги, пролегавшей через него. Ярно остановился в раздумье, затем сказал:
— Обдумайте мое предложение и решайтесь, а через несколько дней дайте мне ответ и подарите меня своим доверием. Уверяю вас, мне доселе было непонятно, что общего могли вы иметь с подобной публикой. С омерзением и досадой наблюдал я, как вы, лишь бы чем-то наполнить жизнь, могли прилепиться сердцем к бродячему уличному певцу и к придурковатому двуполому созданию.
Не успел он договорить, как к ним подскакал офицер в сопровождении стремянного с подручным конем. Ярно живо приветствовал офицера. Тот соскочил с лошади, приятели обнялись и завели разговор, меж тем как Вильгельм, пораженный последними словами своего воинственного друга, в глубоком раздумье стоял сбоку.
Ярно перелистал бумаги, которые вручил ему новоприбывший, а тот тем временем подошел к Вильгельму, протянул ему руку и с пафосом заявил:
— Рад встретить вас в столь достойном обществе, последуйте совету вашего друга, тем самым вы исполните желание неизвестного вам доброхота, принимающего в вас сердечное участие.
Сказав это, он обнял Вильгельма и горячо прижал к своей груди.
Тут к ним приблизился Ярно и сказал, обратясь к незнакомцу:
— Лучше всего мне будет сразу же воротиться с вами, дабы вы получили требуемые указания и могли уехать засветло.
С тем оба вскочили на коней и предоставили нашего удивленного друга его собственным размышлениям.
Последние слова Ярно все еще звучали в его ушах. Ему было несносно думать, что человек, глубоко им уважаемый, так низко судит о двух существах, в простоте сердечной завоевавших его привязанность. Неожиданные объятия незнакомого офицера мало его тронули, лишь на миг заняв его воображение и любопытство; зато речи Ярно поразили его в самое сердце; он был глубоко уязвлен и на возвратном пути принялся корить самого себя за то, что мог понять превратно и позабыть хоть на миг холодное жестокосердие Ярно, которое сквозит в его глазах и сказывается во всех его движениях.
— Нет, — воскликнул он вслух, — даже не вооображай, что ты, бесчувственный великосветский сухарь, способен быть другом. Все, что можешь ты предложить мне, не стоит чувства, связывающего меня с этими горемыками. Какое счастье, что я вовремя понял, чего мне ждать от тебя!
Заключив в объятия вышедшую ему навстречу Миньону, он воскликнул:
— Нет, ничто не разлучит нас с тобой, доброе мое дитя! Никакая мнимая житейская мудрость не внушит мне, чтобы я тебя покинул и позабыл, чем тебе обязан.
Девочка, чьи бурные ласки он обычно пресекал, обрадовалась этому неожиданному изъявлению чувств и так крепко к нему прижалась, что он еле-еле высвободился.
С этих пор он пристально приглядывался к поведению Ярно и не все находил в нем похвальным. Так, например, он возымел сильное подозрение, что стихи против барона, за которые так жестоко поплатился бедняга педант, были состряпаны самим Ярно. А когда тот в присутствии Вильгельма позволил себе посмеяться над этим случаем, наш друг усмотрел здесь закоренелую душевную порочность, ибо что может быть зловреднее, чем осмеять невинного, пострадавшего по твоей вине, не подумав даже об удовлетворении или возмещении причиненного ему урона! Вильгельм сам охотно бы постарался об этом, благо по странной случайности напал на след виновников ночного избиения.
До тех пор от него тщательно скрывали, что в нижней зале старого замка молодые-офицеры ночи напролет веселятся кое с кем из актеров и актрис.
Однажды утром, встав, по своему обыкновению, спозаранку, он по ошибке попал в этот покой и увидел молодых людей, которые весьма своеобразным способом совершали утренний туалет. Растерев мел в тазу с водой, они щеткой накладывали это тесто на свои камзолы и панталоны, не снимая их с себя, и таким образом наскоро придавали своей одежде опрятный вид. Подивившись таким приемам, он вспомнил засыпанный и замаранный белым кафтан педанта; подозрение усугубилось, когда он узнал, что в эту компанию входили родственники барона.
Желая пойти далее по следу, он пригласил молодых людей на легкий завтрак. Они были очень оживленны и рассказали кучу веселых историй. Один из них, некоторое время служивший по вербовке, особливо выхвалял ловкость и неутомимость своего начальника, умевшего привлечь к себе самых разных людей и улестить каждого по-своему. Обстоятельно расписывал он, как отпрыски хороших фамилий, люди отменного воспитания, попадались на посулы получить солидную должность, и от души смеялся над простофилями, которым поначалу очень льстило, что столь почтенный, храбрый, умный и щедрый офицер ценит и отличает их.
Как благословлял Вильгельм своего доброго гения, нечаянным образом открывшего ему ту бездну, к самому краю которой он приблизился, не ведая зла! Теперь он видел в Ярно всего лишь вербовщика, и объятиям незнакомого офицера находил простое объяснение. Ему противен был замысел этих людей, и отныне он избегал общения со всеми, кто носит мундир, и только порадовался бы вести, что армия двигается дальше, если бы его не страшила мысль, что тем самым он, быть может, навсегда лишится общества своей прекрасной приятельницы.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Баронесса меж тем целые дни проводила, мучась тревогой и неутоленным любопытством. Дело в том, что поведение графа после вышеописанного происшествия было для нее совершенно непостижимо. Он полностью изменил обычным своим повадкам; шуток его как не бывало. Требования к актерам и к слугам стали заметно скромнее. Куда девался его придирчивый, повелительный тон? Он как-то притих и замкнулся в себе, но при этом старался быть веселым и вообще словно переродился. Для чтений вслух, которые иногда устраивались по его желанию, он выбирал серьезные, зачастую религиозные труды; и баронесса жила в постоянном страхе, что за его внешним спокойствием прячется затаенный гнев, скрытое намерение покарать проступок, случайно им открытый. Посему она решилась довериться Ярно, тем более что была с ним в таких отношениях, когда обычно у людей нет между собой тайн. С недавних пор Ярно стал ее интимным другом; однако у них хватило ума держать в тайне от окружающего их шумного света свое увлечение и свои услады. Лишь от глаз графини не ускользнула эта новая интрижка, и можно предположить, что баронесса старалась на такой же манер занять подругу, дабы избегнуть кротких укоров, которыми эта благородная душа нередко донимала ее.
Не успела баронесса рассказать всю историю своему другу, как он, расхохотавшись, вскричал:
— Конечно же, старик уверен, что видел самого себя! Он испугался, что видение предрекало ему беду и даже, чего доброго, смерть; вот он и присмирел, как все получеловеки, когда подумают о развязке, от которой никто не ушел и не уйдет. Но об этом молчок! Надеюсь, он проживет еще долго, а потому лучше воспользуемся случаем и постараемся так перевоспитать его, чтобы он больше не был в тягость ни жене, ни домочадцам.
Отныне они, улучив всякую удобную минуту, норовили в присутствии графа навести разговор на предчувствия, видения и тому подобное. Ярно разыгрывал из себя скептика, его приятельница вторила ему, и оба довели дело до того, что граф под конец отвел Ярно в сторону, поставил ему на вид вольнодумство и на собственном своем примере постарался убедить его в том, что такие явления могут быть и бывают на самом деле. Ярно изобразил изумление, сомнения, а под конец признал себя убежденным; зато позднее, под сенью ночи, всласть посмеялся со своей подругой над малодушием светского человека, который в один миг с перепугу укротил свой вздорный нрав и заслуживает похвалы лишь за то, что с таким присутствием духа дожидается надвигающейся беды или, чего доброго, смерти.
— К возможным естественным последствиям этого явления он никак не был готов! — воскликнула баронесса с обычной игривостью, к которой переходила, едва с души у нее снимали тревогу. Ярно был щедро награжден, и оба стали строить новые планы, как укротить графа и еще более разжечь и упрочить увлечение графини Вильгельмом.
В этих целях вся история была рассказана графине, которая сперва даже разгневалась, однако с той
