мой, – он следует за мной повсюду: я грежу им, я им словно болен.
IX
8 октября
С того самого дня, когда дон Сандальо покинул казино нездоровым, он там больше не появлялся. Это настолько непохоже на него, что я не нахожу себе места от беспокойства. По прошествии трех дней со времени его исчезновения я был поражен, поймав себя на желании расставить фигуры на доске и сидеть, ожидая моего дона Сандальо. Или, может быть, другого… И тут я едва не задрожал при мысли: не сделался ли дон Сандальо из-за того, что я так много о нем думаю, моим двойником и не страдаю ли я раздвоением личности? И то сказать, мало мне одной!
Однако третьего дня в казино один из завсегдатаев, видя меня в одиночестве и, как он полагал, умирающим от скуки, обратился ко мне:
– Вы уже знаете, что случилось у дона Сандальо?
– Я? Нет, а что такое?
– Да… сын у него умер.
– О, так у него был сын?
– Да, а вы не знали? И не слыхали, какая с ним произошла история?…
Что вдруг сделалось со мной?! Не ведаю, но едва сказанное дошло до меня, я, прервав собеседника на полуслове и не заботясь о том, что он подумает обо мне, оставил его и направился к выходу. Нет, нет, я не желал, чтобы мне навязывали какую-то историю про сына дона Сандальо. Зачем она мне? Я должен сохранить для себя дона Сандальо, моего дона Сандальо, в чистоте и незапятнанности, достаточно того, что его образ и так уже пострадал от случившегося с его сыном, чья смерть лишила меня на несколько дней возможности играть с ним в шахматы. Нет, нет, я не хочу знать никаких историй. Истории? Если они мне понадобятся, я их выдумаю.
Ты ведь знаешь, Фелипе, для меня не существует других историй, кроме сочиняемых мной. И эта история о доне Сандальо, игроке в шахматы, не нуждается в том, чтобы завсегдатаи казино вмешивались в ее создание.
Я вышел из казино, утратившего без моего дона Сандальо всякую для меня привлекательность, и отправился в лес, в гости к своему старому дубу. Под лучами солнца его широкое дупло обнажало полую сердцевину. Уже начавшие облетать листья, падая, задерживались на мгновение, запутавшись в плюще.
X
10 октября
Дон Сандальо вернулся, вернулся в казино, вернулся к своим шахматам. И вернулся прежним, моим, знакомым мне доном Сандальо, и все было так, словно с ним ничего не случилось.
– Поверьте, дон Сандальо, я принял близко к сердцу ваше несчастье, – сказал я ему, увы, покривив душой.
– Благодарю вас, очень вам признателен, – ответил он.
И начал игру. Словно ничего не произошло у него в доме, в его другой жизни. Полно, есть ли у него другая жизнь?
Я привычно подумал, что, честно говоря, ни он для меня, ни я для него не существуем. И все же…
Закончив игру, я, по обыкновению, двинулся к пляжу, но мне не давала покоя мысль, которая тебе, насколько я тебя знаю, по всей вероятности, покажется вздорной: мысль о том, каков я, на взгляд дона Сандальо? Что он думает обо мне? Каким меня представляет? И кто я для него?
XI
12 октября
Не знаю, дорогой Фелипе, какой безрассудный бес меня сегодня надоумил, но мне пришло в голову предложить дону Сандальо решение одной шахматной задачи.
– Задачи? – переспросил он. – Но меня не интересуют задачи. Игра сама нам их предлагает, зачем же нам их еще придумывать?
Это был единственный раз, когда я услышал из уст дона Сандальо столько слов подряд, но каких слов! Ни один из завсегдатаев казино не постиг бы их смысла так, как я. Несмотря на это, я направился к морю решать задачи, которые мне предлагают морские волны.
XII
14 октября
Я неисправим, Фелипе, неисправим; мало мне было урока, преподанного доном Сандальо третьего дня, так я сегодня пустился перед ним в рассуждения о слоне – фигуре, которой я побаиваюсь в шахматах.
Я стал говорить ему, что французы называют слона fou, что означает «шут», а англичане именуют его bishop, то есть «епископ», и отсюда следует, что слон как-то связан с неким полоумным епископом, подобно слону всегда идущему вкривь и вкось и никогда напрямик, и лишь по белым или черным полям, каким бы ни был его собственный цвет. Тут я задержался особо на позиции белого слона на белом поле, белого слона на черном поле, черного слона на белом поле и черного слона на черном поле. Словом, чего- чего я только ему не плел! А он, дон Сандальо, смотрел на меня в испуге, как смотрел бы он на полоумного епископа, и было похоже, что он вот-вот сам побежит от меня, словно от слона. Все это я излагал ему в промежутке между партиями, когда мы поочередно менялись цветом фигур и, соответственно, правом первого хода. Взгляд дона Сандальо, выражавший беспредельный ужас, все же наконец заставил меня смутиться.
Покинув казино, я шел, размышляя, насколько справедлив этот ужас во взгляде дона Сандальо, если нет оснований думать, что я сошел с ума, и если до сих пор, как я полагаю, при вечной моей боязни столкнуться с человеческой глупостью и страхе обнаружить след, оставленный босоногой душой ближнего, я не ходил вкривь и вкось, как это делает слон? По белым полям или по черным?
Говорю тебе, Фелипе, этот дон Сандальо сведет меня с ума.
XIII
23 октября
Я тебе не писал, мой дорогой Фелипе, целых восемь дней по причине нездоровья, хотя моя болезнь скорее обыкновенная мнительность, нежели истинное недомогание. Да и приятно понежиться в постели, на любовно льнущих к телу простынях! Из окна моей спальни, прямо с кровати, можно видеть ближайшую гору, ту, где шумит небольшой водопад. На ночном столике у меня лежит бинокль, и я подолгу смотрю в
