сидели в креслах немного в стороне, а лейтенант Хопп и двое его коллег стояли у них за спиной. Окружной прокурор Колвин стоял у стола, практически вплотную к Вулфу, а Джессел, передав трубку Вулфу, — так же близко от него, только с другой стороны. Я тоже стоял — у Вулфа за спиной. Я не имел ни малейшего понятия, куда он клонит, но он обещал назвать убийцу, поэтому, пока они занимались приготовлениями, я сбегал к себе, достал пистолет и спрятал в боковой карман.
Вулф говорил легко и непринужденно.
— Это Ниро Вулф, господин секретарь. Мне следовало предупредить мистера Джессела, что нам понадобится довольно много времени — боюсь, минут десять, если не больше. Я надеюсь, вы сидите удобно… Да, сэр, я знаю; я не буду злоупотреблять вашим вниманием. Вы знакомы с ситуацией в деталях, поэтому я сразу перехожу к своим личным затруднениям. Мне известно, кто убил мистера Лисона. Разоблачать его перед представителями закона не имеет смысла. Но я хочу, чтобы это разоблачение состоялось. Во-первых, потому, что в противном случае меня здесь задержат и будут мурыжить до бесконечности всякой ерундой, а во-вторых, потому, что он имел глупость оскорбить мое чувство собственного достоинства… Да, сэр. Но, либо я рассказываю это так, как я хочу, либо я вообще не скажу ни слова. Я думаю, в первую очередь меня должны выслушать вы…
Сегодня к обеду я должен был приготовить форель. Мне принесли четыре корзинки, помеченные табличками с именами владельцев. В трех корзинках рыба была абсолютно свежей и ароматной, но не в корзинке посла Келефи. Не то, чтобы она окоченела или потеряла окраску — ничего такого, что бы сразу бросалось и глаза, не случайно и повар ничего не заметил, — но выловлена она была не сегодня. Мне трудно это объяснить, но специалист всегда сумеет определить, давно ли поймана рыба, как бы осторожно с ней ни обращались. Уверяю вас, я в таких случаях не ошибаюсь. Конечно, я отложил ее в сторону. Повар спросил, в чем дело, но я не стал ему объяснять, боясь поставить посла в неловкое положение: я решил, естественно, что ему на этот раз не повезло, и он раздобыл где-то мертвой форели, чтобы прикрыть свою неудачу.
Я стараюсь рассказывать, как можно короче. Известие о насильственной смерти мистера Лисона заставило меня посмотреть на ситуацию другими глазами. Я не мог не прийти к выводу, что убийца — посол Келефи, и что убийство совершено преднамеренно. Он поймал эти восемь форелей днем раньше, вместе с теми, которые сдал на кухню вчера — специально я этот вопрос не выяснял — и спрятал их где-нибудь у берега, в заводи. Возможно, они тогда были еще живыми — я не могу так точно определить, когда они умерли. Очевидно, таким же образом, заранее, он заготовил себе орудие убийства: вынул из поленницы полено и где-то припрятал. Итак, сегодня, поскольку ему не нужно было тратить времени на рыбалку, — рыба у него уже была, — в его распоряжении оказалось четыре часа для другой работы — для убийства мистера Лисона. Пробраться через лес незамеченным труда не составляет.
Таково было мое предположение, но рассказывать о нем кому бы то ни было — значило оказаться в дураках. Одних предположений мало, а о состоянии форели в корзинке посла знал только я. Представители закона тоже осматривали ее, но ничего не заметили. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что я видел эту рыбу, когда ее пытались выдать за только что пойманную, а они — четыре часа спустя. Правда, я мог бы рассказать обо всем окружному прокурору в конфиденциальной беседе, ведь он спросил меня, почему я не использовал рыбу, пойманную послом. Но меня остановила его ничем не спровоцированная недоброжелательность.
Теперь у меня есть больше, чем просто предположение. У меня есть признание самого посла — пусть и не высказанное напрямую, но, тем не менее. Чуть более часа назад он пришел ко мне в комнату вместе с супругой, якобы для того, чтобы выразить свою благодарность, и стал расспрашивать, почему я не приготовил пойманную им форель. Из моих ответов и последовавшей затем беседы он понял, что мне все известно. По его предложению я придумал фальшивое объяснение. Он стал просить меня придерживаться именно этой версии, но я не дал ему твердых гарантий. Тогда он обратился ко мне еще с одной просьбой — неважно какой — которая, как он прекрасно знал, была совершенно излишней, так как мы понимали друг друга без слов, вернее, ему так казалось. И когда я, не колеблясь, удовлетворил ее, он подарил мне, якобы в знак признательности, перстень с изумрудом: снял его с пальца и предложил своей супруга передать его мне. Она это сделала. Он сейчас со мной, в кармане жилета.
Это, господин секретарь, я воспринял как покушение на мое человеческое достоинство. Изумруд не был знаком признательности. Меня подкупали, чтобы я держал язык за зубами. Я ценю себя, господин секретарь: будь этот камень «Кохинор» или «Забара», он мог бы послужить своей цели, но это просто крупный изумруд с хорошо заметным изъяном. Естественно, что я почувствовал себя уязвленным. После ухода посла я сел и проанализировал ситуацию, Меня не только оскорбили: я, как и все в этом доме, оказался в опасности. Если посол не будет разоблачен, нам всем предстоит подвергаться бесконечным разбирательствам и, возможно, до конца своих дней находиться под подозрением. А разоблачить его могу только я. Я решил действовать, но сначала надлежало выяснить, что для меня выгодно, а что — нет, поэтому я позвонил в Нью-Йорк, своему адвокату.
Среди книг в своей библиотеке он нашел нужную мне информацию, которую я записал. Чтобы мой отчет был полным, я должен вам ее прочитать.
Из статьи двадцать пятой уголовного кодекса штата Нью-Йорк: «Послы и другие представители иностранных государств, аккредитованные при президенте или правительстве Соединенных Штатов, и получившие официальное признание согласно законам Соединенных Штатов, а также их секретари, курьеры, семьи и обслуживающий персонал не могут быть подвергнуты уголовному наказанию в данном штате, но подлежат высылке в свою страну для суда и определения меры наказания».
Из статьи два, пятьдесят два, раздела двадцать два уголовного кодекса Соединенных Штатов: «Все без исключения судебные постановления или иски, предъявляемые или исполняемые любым лицом в любом суде Соединенных Штатов или в любом суде другого штата, любым судьей или председателем суда, в результате которых любой посол или официальный представитель любого иностранного принципата или государства, признанные и принятые в таком качестве президентом, или любой член семьи или обслуживающего персонала вышепоименованного представителя подвергаются задержанию или аресту, или его личное движимое имущество подвергается конфискации, аресту или описи, надлежит считать не имеющими силы».
Из статьи два, пятьдесят три, — эту цитату я даю в сокращении: «Любое лицо, отдавшее распоряжение об исполнении вышепоименованных постановлений или исков в нарушение статьи два, пятьдесят два, а также любое официальное лицо, связанное с исполнением указанных постановлений или исков, рассматривается как нарушитель законов международного права и возмутитель общественного спокойствия и подлежит тюремному заключению сроком до трех лет и денежному начислению по усмотрению суда».
Последняя цитата, господин секретарь, объясняет, почему я настаивал на беседе с вами. Если бы я сообщил свою информацию присутствующим здесь представителям закона, и если бы они, из стремления к осуществлению правосудия, преступили в отношении посла границы дозволенного, то не только они подпали бы под действие федерального закона, но и я вместе с ними. Я не желаю попадать на три года за решетку, не желаю даже теоретически рисковать чем-либо подобным, поэтому и счел необходимым обратиться непосредственно к вам. Я, конечно, не ответил на вопрос о мотивах его поступка. Что толкнуло его на убийство? Точного ответа у меня нет. Но есть предположение. Вам, я думаю, небезынтересно узнать, что связь между этим убийством и официальной миссией посла, а также переговорами, которые он вел, маловероятна.
Я уже говорил, что изумруд он передавал не сам, а предложил это сделать своей супруге. Он сказал буквально следующее: «Я думаю, дорогая, будет более уместным, если вручишь его мистеру Вулфу ты».
Не только слова эти содержали намек, но и его интонация, и его жесты — тоже. Изумруд давался мне как взятка, как гарантия, что я ни с кем не поделюсь своей догадкой о том, кто убил мистера Лисона. Но тогда причем тут жена? Почему передавать камень уместно именно ей? Не потому ли, что она сама не без греха? Что это она послужила причиной, дала импульс к совершению преступления? Короче говоря, не она ли вынудила его пойти на эту крайнюю…
Оказалось, Вулф раньше меня догадался, что нужно сделать, чтобы в глазах Адрии Келефи вспыхнул огонь. Она метнулась, с дивана и, в прыжке, как дикая кошка, ударом руки смахнула на пол и телефонную трубку, и сам телефон со шнуром. Колвин и Джессел бросились их поднимать. Я взял на себя дикую кошку —
