По дороге я успел рассказать ему, как обстоят дела.
— Ни на йоту. — Я был полон раскаяния, даже уныния. — Знаете, почему я захотел угостить вас стаканчиком? Потому что мне самому захотелось выпить. Беседа с вашей матерью напомнила мне о далеких годах моего детства в Огайо. И о моей матери. Сколько вам лет?
— Двадцать три.
— А мне было семнадцать, я только что закончил школу. Но, конечно, мое положение отличалось от вашего. Мне было куда легче, чем вам. Моя мать не так богата, как ваша. Я не мог выпросить у нее сто или двести долларов, или даже…
— У меня то же самое. Это не так просто…
— Может быть, но факт остается фактом — у нее есть деньги, и вам нужно найти только правильный подход… С моей матерью это исключалось. Она была прирожденным тираном, вот и весь разговор. Не было ни одного вопроса, даже самого незначительного, который я мог бы решать самостоятельно. Когда я разговаривал с вашей матерью, я не мог отделаться от мысли, что, к сожалению, вы не можете сделать того, что сделал я.
На столе появился наш заказ, и мы сняли пробу. Ноэль опорожнил свой стакан одним глотком.
— Что же вы сделали? — спросил он.
— Послал ее к черту. В один прекрасный июньский день, сразу после окончания школы, я сказал, чтобы она убиралась ко всем чертям. Очень жаль, что вы не можете совершить нечто подобное. Да и ситуация несколько иная. Вам это не требуется. После смерти Джимми Вэйла вы стали главой семьи. Нужно только дать всем понять, что вы твердо стоите на ногах. Не просто заявить ей: «Мама, у меня есть две собственные ноги», — нет, не так общо, это ни к чему не приведет. Это нужно проделать по какому-нибудь определенному поводу, и лучше теперешнего вы не найдете. Вы можете сказать ей: «Мама, ты говорила, что если я найду деньги, то возьму их себе, на этом основании я договорился с Ниро Вулфом, и он не позволит мне отказаться от моих слов, так же как и я не позволю тебе отказаться от твоих».
— А она скажет, что это ее деньги!
— Но ведь это не так! Она же заявила при свидетелях, что они ваши, если вы их найдете. Следовательно, это подарок, вам не придется выплачивать из них ни единого цента налогов. Допускаю, что шансов найти эти деньги довольно мало, но если они будут найдены, то после того, как вы уплатите Ниро Вулфу его долю, у вас останется четыреста тысяч долларов чистоганом. Но даже если деньги не будут найдены, вы все равно дадите вашей матери понять, что стоите на собственных ногах. Есть еще один момент, но о нем я пока умолчу.
— Почему? Какой еще момент?
Я потянул виски с содовой.
— Он будет иметь значение только в том случае, если мистер Вулф найдет деньги. Тогда одна пятая часть будет принадлежать ему, и не думайте, что может быть иначе. Если ваша мать попытается воспрепятствовать этому, он поднимет такую бучу, что и вам не поздоровится. Дело может дойти до суда, и вы будете свидетелем. В его пользу.
— До суда дело не дойдет. Не деньги тревожат мать, а Джимми. Вернее, то, что Вулф утверждает, будто Джимми был убит. Какого черта он сказал об этом дядюшке Ральфу!
— Он сказал и вам тоже.
— У меня хватило разума никому не повторять этого. — Он поставил пустой стакан. — Послушайте, Гудвин, мне безразлично, кто из присутствовавших в библиотеке убил Джимми. Конечно, это не моя мать, но даже если и так, мне все одно нипочем. Я уже взрослый, имею право участвовать в выборах, но, клянусь богом, со мной обращаются так, словно я еще писаю в постель. Высказали, что я не смогу поступить, как вы, но будь у меня эти четыреста тысяч долларов, я бы так поступил. Я бы сказал матери, чтобы она убиралась ко всем чертям. Я не так глуп, как вам кажусь. В среду вечером я знал, что я делаю. Я понимал, что мать так обрадована возвращением своего обожаемого Джимми, что не станет задумываться, и поэтому спросил ее о деньгах в присутствии свидетелей. Я думал обратиться на следующее утро к Ниро Вулфу, но утром Джимми уже не было в живых, и это все изменило. Теперь Вулф сказал дядюшке Ральфу, что Джимми был убит, не знаю, откуда он это взял, а тот передал матери, а вы говорите, чтобы я показал ей, что могу стоять на собственных ногах. Чушь. У меня и одной ноги нет!
Я сделал знак белому фартуку повторить заказ.
— Давайте попробуем кое-что предпринять — сказал я, доставая из кармана блокнот и ручку. Сверху я написал сегодняшнюю дату, а ниже продолжал:
«Мистеру Ниро Вулфу. Настоящим подтверждаю устное соглашение, к которому мы пришли вчера. Моя мать, миссис Элтея Вэйл, сказала мне в среду 26 апреля, и повторила в пятницу 28 апреля, что если я найду пятьсот тысяч долларов, которые она во вторник 25 апреле передала похитителю ее мужа, мистера Джимми Вэйла, в качестве выкупа, то я могу взять эти деньги себе. Я обратился к вам за содействием и обещал, в случае, если вы поможете мне полностью или частично отыскать эти деньги, отдать вам одну пятую часть от найденной суммы в качестве уплаты за вашу работу. Настоящим подтверждаю наше соглашение».
Появились наполненные стаканы, я пригубил свой, перечитывая письмо. Вырвав листок из блокнота, я протянул его Ноэлю и, пока он читал, наблюдал за его лицом. Он сдержал паузу, затем взглянул на меня.
— Ну и что?
— А то, что вряд ли вы подпишете эту бумажку. У вас не хватит мужества, вы слишком долго пребывали в состоянии помыкаемого, но если вы подпишете, то вам придется говорить вашей матери, что вы собираетесь сделать то-то и то-то. Вы сможете сказать ей, что вы уже кое-что сделали — встретились со мной, обсудили положение и письменно подтвердили соглашение с мистером Вулфом. Она не посмеет отправить вас в постель без ужина хотя бы потому, что вы уже поужинали. Конечно, с юридической точки зрения эта бумажка ровно ничего не значит, так как вы все равно уже связаны устной договоренностью. У мистера Вулфа есть тому свидетель. Я.
Он вновь принялся перечитывать написанное мной, на полпути остановился и снял очки.
— Дайте ручку.
Я протянул ему ручку, он подписал, толкнул бумагу ко мне, поднял стакан до уровня глаз, воскликнул: «Да здравствует свобода!» — и с этими словами осушил его. Кусочки льда упали на стол, он подхватил их и швырнул в бармена, промахнувшись на ярд. Прыснув со смеха, он спросил: «А что сделала ваша мать, когда вы послали ее к черту?»
Я добился того, чего хотел, и меня устроило бы, чтобы нас выгнали отсюда, но, по-видимому, Ноэль был тут частым посетителем, бармен стерпел. Он только изредка поглядывал в нашу сторону — не грозит ли ему новый залп. Ноэлем овладело разговорчивое настроение, и он принялся расспрашивать меня. Смысл его вопросов был прост: так как я сделал из него героя, то он хотел узнать, кто сделал героя из меня… Я решил потерять полчаса и угостить его еще стаканчиком, но опасался, что он хочет возвратиться домой попозже, чтобы не пришлось заходить к матери пожелать ей доброй ночи. Поэтому я принялся поглядывать на свои часы и тревожиться, будто опаздываю на свидание. В десять часов я заплатил по счету и ушел.
В десять часов двадцать шесть минут я поднялся на крыльцо нашего старого особняка и нажал кнопку звонка. Дверь мне открыл Фриц и тут же ткнул большим пальцем в сторону конторы, давая понять, что у нас посетитель. Я спросил — кто, он шепотом ответил: «Федеральное бюро расследования». Приказав: «Немедленно уничтожь следы пальцев и сожги все бумаги», — я направился в контору.
Можете мне поверить, даже без предупреждения Фрица я бы с первого взгляда понял, кто это. Самое характерное для этих людей — глаза и челюсть. Сотрудники ФБР тратят столько усилий на то, чтобы делать вид, будто смотрят не туда, куда хотят, а куда-то в сторону, что глаза у них постоянно бегают, боясь признаться, что смотрят на тебя. С челюстью и того хуже. Как ни одна челюсть в мире, она существует у них для того, чтобы дать понять, будто принадлежит человеку неустрашимому, хладнокровному, дальновидному, смышленому и крепкому, как гвоздь, а также скромному, терпеливому, воспитанному.
— Мистер Гудвин — мистер Дрэпер, — представил нас Вулф.
Мистер Дрэпер встал, подождал, пока я протянул ему руку, и пожал ее. Скромно и сдержанно. Его левая рука полезла в карман, и хотя я попросил его не беспокоиться, он все же достал удостоверение. Сотрудники ФБР делают это автоматически. Не желая его обидеть, я взглянул на удостоверение.
— Мистер Дрэпер находится у нас уже больше часа, — сказал Вулф, акцентируя на слове «больше». — У
