— Надо скорее решать с Хатиджой, братец. Время теперь такое — как бы не опоздать.
— Сходи к ним, — попросил Якши-Мамед. — Пусть она готовится в путь, калым у меня с собой.
Он передал сестре мешочек с золотыми тюменами и выразительно посмотрел на Аман-Назара. Тот понял, что и ему придётся участвовать в возвращении невестки с кайтармы. Решили: завтра же отправят Хатиджу на Атрек.
Вечером пришёл человек от Назар-Мергена с приглашением. Тесть звал, конечно, не забавы ради, не для того, чтобы лишний раз посмотреть на красавца зятя. Подходя к его подворью, Аман-Назар и Якши- Мамед увидели с десяток каджарских коней и услышали густой говор, перемежающийся смехом. Судя по всему, хозяин и его гости ладили между собой. И встретили они приглашённых улыбками, деланным восторгом и похлопыванием по плечам. Якши-Мамеда усадили рядом с Мир-Садыком, человеком, которого он всегда считал своим злейшим врагом. И теперь, нечаянно коснувшись его, почувствовал отвращение и даже зажмурился. А каджар заглянул ему лживо в глаза и сказал с подкупающей лестью:
— Дорогой друг, я не забуду ваш благородный поступок. Вы осчастливили моего брата, когда он вновь увидел на своей расшиве тех четырёх свиноедов. Пожалуйста, пейте этот чай… — Он поднёс Якши- Мамеду пиалу, а затем и две конфеты в обёртке.
— Моего зятя конфетками не возьмёшь! — важно сказал Назар-Мерген, приглаживая бороду. — А на двадцать тысяч харваров риса мы согласны, если дорогой зять не будет против.
Якши-Мамед вскинул брови. Чего ради каджары вдруг расщедрились на двадцать тысяч? Много лет идут бесконечные распри из-за того, что персы за охрану астрабадских берегов платят мало — только десять тысяч харваров риса! А теперь, значит, пошли на уступки? Испугались, что русские переманят туркмен к себе?
— На каких условиях шах будет платить? — спросил Якши-Мамед.
— Условия прежние, — с кротостью мыши отозвался Мир-Садык. — Иомуды не пропустят ни одного аламанщика к Астрабаду. А чтобы договор никогда больше не нарушался, его величество шахиншах про-86 сит прислать в Тегеран двенадцать аманатов[7], сыновей здешних ханов…
— Слава аллаху, у меня нет сына, посылать некого! — хохотнул Назар-Мерген.
— Дорогой хан! — немедленно откликнулся Мир-Садык. — У тебя дочь трёх сыновей стоит!
Назар-Мерген побледнел и недобро сузил глаза, а Якши-Мамед схватился за нож.
— Ну-ка повтори ещё раз, что сказал, — потребовал он. — Повтори, собачий сын!
— Дорогой мой, зачем так, а? — залепетал каджар. — Зачем? Хозяин пошутил, я тоже пошутил. А ты шутки не понимаешь. Успокойся, дорогой. Одна капля гнева может испортить целое море радости!
— Успокойся, дорогой зять, — попросил и Назар-Мерген. — Гость и вправду любит пошутить. Говорят, если в Астрабаде услышишь смех, это значит — или хамзад[8] кого-нибудь щекочет, или Мир-Садык шутит… — И хозяин опять захохотал.
— Значит, двенадцать аманатов? — холодно глянув на каджара, переспросил Якши-Мамед.
— Да, дорогой мой… Это необходимо… И ещё я должен сказать, но теперь не могу. Пусть скажет сам хозяин этого очага… — Мир-Садык просяще уставился на Назар-Мергена. Тот надул щёки, выдохнул и небрежно заговорил:
— Думаю, дорогой зятёк, не оскорбишься… А если вдруг вздумаешь опять хвататься за нож, то наберись терпения и дослушай до конца. Шах требует в аманаты одного из сыновей Кият-хана…
Якши-Мамед вздрогнул и криво усмехнулся. Назар-Мерген предостерегающе поднял руку.
— О тебе не говорим. Ты давно повзрослел и живёшь своим умом. Назовём сыном того, кто живёт по воле отца. Если Кадыр-Мамед отправится в Тегеран, шах будет доволен.
— Отец ни за что не отдаст Кадыр-Мамеда… Они сейчас вместе с Карелиным на Балханах…
— Значит, заложников пока только одиннадцать, — вздохнул Мир-Садык.
Наступило долгое и неприятное молчание. Якши-Мамед вдруг ощутил мерзкий холодок на спине от мысли, что его ведь могут взять силой и отправить в Тегеран. Страх и сознание беспомощности с каждой секундой становились сильнее.
— Хан-ага, позови писца с каламом[9] и бумагой, — попросил он.
Назар-Мерген не понял, зачем зятю понадобился писец, но распорядился, чтобы пригласили муллу. Когда тот вошёл и уселся, свернув калачиком ноги, Якши-Мамед продиктовал письмо отцу, называя его заблудившимся старцем и требуя, чтобы отослал шаху, ради сохранения мира и спокойствия, Кадыр- Мамеда…
Содержание письма заставило взглянуть Назар-Мергена на своего зятя по-другому. Теперь он уже не сомневался, что гордый и знатный, богатый Киятов сын будет служить только ему и исполнять любые его замыслы. А они заключались в том, что, опираясь на силу каджаров, захватить в свои руки всё побережье, сделаться верховным правителем всех каспийских туркмен и верноподданным Мухаммед-шаха. Осуществлялся и замысел Мир-Садыка. После того, как Кият-хан получит это письмо, он скорее всего отречётся от сына. А куда же тогда деваться Якши Мамеду? Конечно, придёт на службу к шаху!
— Дорогой мой, — воскликнул каджар. — Вы поступили, как зрелый и мудрый муж. Иншалла!
И Мир-Садык заговорил о том, что все мусульмане — братья, сыны Мекки и Медины, у всех одна вера, освящённая пророком и скреплённая Кораном, а над всеми один аллах. Сделав «запев», он принялся восхвалять могущество и доброту шахиншаха и договорился до того, что солнцеликий Мухаммед построит для каждого туркменского хана отдельный дворец с гаремом и павлинами. Шах «вылазил изо рта» Мир- Садыка пухленьким, угодливым миротворцем. Якши-Мамед видел его в своём воображении похожим на куклу со сложенными на груди ладонями и улыбающимся лицом. Странно только, что один глаз шаха всё время подмигивал, как бы настораживая: «Не верь этому хитроумному! Я вовсе не такой…» И Якши-Мамед иронически усмехался.
Выпроводили каджара чуть ли не в полночь. Провожали хозяева гостя самыми добрыми словами, но, оставшись в кибитке одни, замолчали, словно и говорить не о чём: сладкие речи перса настолько были пусты, что не оставили и «зёрнышка» того, над чем бы можно было поразмыслить.
Покинув Аман-Назара и тестя, Якши-Мамед прошёл в кибитку тёщи и увидел Хатиджу. Она давно поджидала, когда он выйдет из юрты отца. Всё время прислушивалась к мужским голосам и отодвигала килим — не прозевать бы! Войдя, он радостно изумился, увидев её лишь в обществе служанки, взял за плечи и привлёк к себе. Ему стало страшно, что его любимая Хатиджа сидит здесь, можно сказать, одна, даже надёжных слуг рядом нет. Пока шли толки у Назар Мергена, её могли незаметно похитить люди Мир Садыка.
— Чего молчишь, джигит? — усмехнулась она, высвобождаясь из его рук. — Разве не соскучился? Разве сказать тебе нечего? Я его жду — не дождусь, всё думаю, приедет — наговоримся. А он все слова растерял, пока с Атрека ехал!
— Ещё наговоримся, моя ханым, — сказал он, оглядывая юрту. — Вот приехал за тобой. Завтра, если хан не будет против, отправимся ко мне.
— Да, я слышала об этом, мне Айна сказала, — ответила Хатиджа, не сводя с него глаз, в то время как он пристально продолжал осматривать кибитку.
— Кто ещё с тобой здесь спит? — спросил осторожно.
Хатиджа смутилась и толкнула его легонько в грудь.
— Вий, бесстыдник. Не вздумай ночью прийти: ошибёшься, маму мою вместо меня приласкаешь! — И она засмеялась легко и невинно.
Якши-Мамед тоже не удержался от смеха, но потом сказал строго и озабоченно:
— Боюсь, Хатиджа, как бы вместо меня кто-нибудь другой ночью не пришёл. Каджаров в Кумыш-Тёпе много.
Хатиджа не думала ни о какой опасности, а теперь вот не на шутку испугалась. Якши-Мамед заметил, как она вздрогнула и огляделась, словно под одеялами или в сундуке уже сидели каджары. Глядя на неё, растерянную, он успокоил:
— Но ты особенно не бойся, ханым. Пятьдесят моих джигитов будут всю ночь около этой кибитки.
На лице Хатиджи появился румянец, хорошо заметный при свете нефтакыловой свечи. Якши-Мамед
