— Звал, заходи. Вот гость к нам из дервишской крепости пожаловал. Просит прогнать урусов…
Кадыр брезгливо выпятил губу и осуждающе посмотрел на отца.
— Вы говорите об этом так, словно у гостя перестала доиться верблюдица и он приехал к нам за чашкой чала. Может быть, гость шутит?
— Нет, сынок, не шутит. С некоторых пор эти дервиши русских за людей перестали считать.
— Хан-ага, — совестливо взмолился дервиш, — если не можете выполнить просьбу Ораз-Мамеда, зачем измываться над ним?
— Просьба его в моих ушах звучит оскорблением, — обиженно пояснил Кият. — И я ещё раз напоминаю вам, уважаемый Али-Бакар, что в голове вашего Ораз-Мамеда мозги подпаска.
— Ай, отец, не говорите о том, чего у него совсем нет! — раздражённо бросил Кадыр-Мамед. — Он и все его дервиши даже не понимают, какие дела у нас с русскими.
— Поистине, это так, — согласился Кият, взял шкатулку и достал бумаги, исписанные красными чернилами. — Вот в этих талагах, — пояснил он, — судьба всего племени иомуд. Астраханский купец в прошлом году вывез от нас семьдесят тысяч тулунов нефти и заплатил товарами на девяносто тысяч персидских реалов. Соли продано купцу более трёхсот киржимов, по двенадцать русских копеек за один пуд. Не буду тебе, Али-Бакар, говорить о рыбе, об икре и рыбьем клее, о лебяжьем пухе, тюленьем жире, о шерсти и коврах… Скажу тебе, Али-Бакар, ни Хива, ни Персия не смогли бы закупить у нас столько товаров. Ещё скажу тебе, Али-Бакар, торговля между нами и астраханскими купцами скоро расширится вдвое, втрое…
— Да, хан-ага, размах у вас очень большой, — удивился дервиш, почёсывая кулаком пустую глазницу. — А какие товары дают вам урусы?
— Любые, уважаемый… — Старец задумался, припоминая, что получено от Михайлы Герасимова в последний его приезд. Кадыр-Мамед напомнил:
— Мука, рис — само собой. А помимо этого — сукно и драдедам, бархат, ситец, нанка, китайка, кисея, миткаль, платки, кожа, железо… Ещё называть?
— Не надо, уважаемый, — приподнял руку Али-Бакар и спросил: — Значит, железо тоже привозят?
— А как же! И железо, и чугун, и медь — всё получаем от Михайлы.
— Да, хорошо вам. Хорошо торгуете… А когда этот купец приплывёт?
— Скоро, уважаемый… Ждём со дня на день.
Кият-хан слушал, как похваляется торговлей с русскими сын, и горделиво поглаживал бороду. Затем сказал:
— Так что, дорогой Али-Бакар, передайте своему хану: выполнить его просьбу невозможно. Наоборот, если русских купцов обидят, все поднимемся защищать их…
Гость вышел из кибитки патриарха к вечеру, предупредив, что пробудет на острове ещё несколько дней, надо, мол, ему побывать у Булата, у Мирриша. На закате солнца Али-Бакар со своими дервишами подняли парус и подались к южной оконечности Челекена, к кочевью Булата…
Солнце у Челекена всходило рано. Золотой белугой всплывало оно из каспийских вод, показывало округлую спинку и обжигало серые волны жёлтыми лучами. Говорят, вместе с солнцем пробуждается жизнь. Но нет, жизнь на Челекене пробуждалась задолго до восхода. Как только в разбросанных по острову кочевьях начинали перекликаться азанчи, призывая правоверных на молитву, с обеих сторон возвышенности Чохрак тянулись к нефтяным колодцам батраки и невольники. Три тысячи колодцев — это значит не менее трёх тысяч батраков! Много, что и говорить. Потому-то и сгонял Кият-хан на свои промыслы людей отовсюду, любого провинившегося посылал на колодцы, но людей всё равно не хватало.
Осуждённых — Кеймира, Назар-Мергена, Аман-Назара и других — разместили севернее аула Кара- гель, за кладбищем. Здесь было особенно много нефтяных колодцев, и нефть в них сверкала слитками серебра. Нефть эта — пырдюм — в отличие от простой, чёрной и жидкой, отличалась тем, что была совершенно чистой, без всяких примесей, бесцветной, с фиолетовым оттенком, и в смешении с водой хорошо горела. Колодцы «пырдюм» принадлежали только Кият-хану и его сыновьям, и работало на них не менее тысячи невольников всех мастей и вероисповеданий, кроме христиан, которых Кият, из преданности и уважения к русским, на острове не держал. Жили невольники в землянках, в виде пещер. У каждого на ногах цепи. Ночью нукеры загоняли их в пещеры, приковывая концами цепей к огромным брёвнам или тяжёлым якорям. Прямо у входа в пещеру, где ночевал Кеймир и с десяток других огурджалинцев, валялся огромный якорь. Был он так тяжёл, что и сдвинуть его с места десятерым не под силу…
В тот памятный для Кеймира день невольники ставили оголовки на колодцах. Работа, что и говорить, опасная: чуть поскользнулся — и пропал. Чёрная пасть колодца, словно пасть дракона, подстерегала невольников. А они, выпачканные с головы до ног нефтью, на верёвках опускались в эту пасть, крепили стенки и поднимались вверх на свежий воздух с помутившимися глазами, качаясь и держась за голову. Едва укрепили берега и стенки колодцев, начали вычерпывать нефть. Недавно Киятовы люди привезли из Баку большие конусообразные вёдра: теперь их привязывали к верёвкам вместо бывших кожаных и бросали на дно. Наполненное нефтью ведро весило фунтов тридцать, и с ним мог управляться один добытчик, так что на каждом колодце работало по одному невольнику. Несколько нукеров-надсмотрщиков не сводили глаз с невольников. Как только кто-нибудь садился в изнеможении на землю, нукеры поднимали его с помощью кнутов.
Рядом проходила дорога, вдалеке виднелось селение Карагель, где дымились тамдыры и пеклись чуреки, оттуда долетал запах жареного мяса, и неЕоль-ники с жадностью поглядывали в ту сторону, испытывая неутолимый голод. Думая о еде и бессмысленно делая работу, все вдруг распрямились, когда увидели, как по дороге от Карагеля движется чёрная арба.
— Вай, шайтанье отродье, что же это такое?! — испуганно пробормотал Назар-Мерген. — Неужто в такой «посуде» хоронить несут?
— Это кавказский фаэтон, — пояснил Кеймир. — Мой купец, Михайла, хану из Баку привёз. — Втайне он подумал: «Эх, если б Михайла узнал о моей злой участи! Неужели не спас бы?»
Коляска приближалась быстро. Пыль поднималась из-под колёс и оседала на бугорки могил. Две норовистые лошади несли эту чёрную заморскую арбу. Когда коляска приблизилась, все увидели на ней слугу патриарха, вездесущего Атеке.
— Хов, Атеке! — окликнул Кеймир. — Остановись, скажу что-то!
Старенький слуга Кията лишь глаза скосил да вожжами дёрнул: ему ли разговаривать с нечестивцами! И не остановился бы, если б не сидящие в коляске две женщины. В одной из них Кеймир сразу узнал свою бывшую невесту, а теперь младшую жену Кията — Тувак. Другая была её служанкой. Тувак что-то тихонько сказала спутнице, и та дёрнула за плечо Атеке.
— Что скажешь, пальван? — недовольно проворчал слуга. — Разве не видишь — ханым едет к своему отцу. Дело у неё, а ты встал поперёк дороги!
Кеймир стеснённо опустил глаза, но успел заметить, как вспыхнули у Тувак щёки и какая жалость появилась в её глазах.
— Атеке, — хмуро проговорил Кеймир, — напомни обо мне, когда Михайла приедет. Скажи ему, где я.
— Вах, пальван, не проси о невозможном! — с досадой отозвался слуга и оглянулся на женщин, которые вновь заговорили с ним. Выслушав их, он стыдливо посмотрел на лошадей и сказал Кеймиру: — Пальван, считай, что птица Хумай на твоей голове, — ханым выручит тебя. Он дёрнул вожжи, и коляска унеслась, оставив облачко пыли.
День, другой, третий Кеймир только и думал о том, что вот сейчас придут люди Кията и скажут: «Ладно, пальван, снимай с себя цепи и отправляйся на свой Огурджинский!» Но ничего такого не произошло. Кеймир стал теперь думать не о себе, а о Тувак: «Бедняжка, может быть, она сказала хану обо мне, а он её не послушал!» Он вспомнил свою молодость и её, миловидную девушку с двумя чёрными косами и в шапочке с зелёным птичьим пером. Вспомнил, как сватался к ней, как обманул его Булат, отобрав всё что было у пальвана. Вспомнил, как на киржимах приехали за невестой люди Кията, как он, отчаявшись, хотел утопить свою пленницу Лейлу. И сейчас, произнеся про себя имя жены, он почувствовал
