Скальдини». Или Сезар будет по-французски? Известный бизнесмен и меценат. У него своя коллекция этрусского золота. Вот он сам!
Она перебрала фотографии и нашла ту, на которой у бассейна действительно стоял какой-то тип в шортах. Ещё одна фотография месье Скальдини красовалась в начале каталога: меценат и директор Нетского музея Оленьков улыбались, хотя и стоя у разных рамочек, но явно друг другу.
— Это удивительный человек, — продолжала рассказывать Ася. — Представь себе, он родился в Аяччо, как Наполеон. Даже, кажется, приходится ему родственником. Правда, есть сходство?
Самоваров никакого сходства не находил. Только увесистое шарообразное брюхо роднило Чезаре- Сезара с последними изображениями великого корсиканца на острове Святой Елены. Сколько ни всматривался Самоваров в фотографии, ни бойкие чёрные глаза, ни нос сливой, ни улыбка, ни латинские усики пожившего плейбоя не намекали ему на отдалённое сходство с Бонапартом.
Ася старательно собрала фотографии и, склонив набок голову и свесив на глаза белокурую тысячекудрую прядь, заявила:
— Ты, Николаша, должен помочь мне всё собрать и упаковать.
— Хорошо, только ковчежец закончу, — согласился Самоваров.
— Ковчежец придётся отставить. Ящики уже готовы, начнём после обеда.
— К чему такая спешка? — поморщился Самоваров. — Я не люблю суеты.
— Надо быстро!
— И когда же поволокут наши цацки к Буонапарту в шортах?
— Через четыре дня, кажется.
Самоваров изумился в очередной раз:
— Ася, ты ведь слышала, скоро только кошки родятся. Этого не может быть! Знаю я, как авангардистов готовили. Там же такая волокита, столько формальностей, бумаг! Только через Министерство культуры всё это протащить чего стоит!
— Ты усложняешь. Оленьков всё быстро сделал. Как-то наладил связи, пошёл коротким путём… Как-то по-своему всё сообразил. — Ася снова прочертила в воздухе круг, означающий непостижимое. — Кажется, можно обойтись и без министерства…
Самоваров пожал плечами. Конечно, всё может случиться в наше лучшее из времён. А всё-таки странно. Скоропалительная выставка на дому у одутловатого потомка Наполеона. Кто будет созерцать нетские сокровища в Чёртовом доме? Зачем всё это?
Когда Оленькова назначили директором музея вместо расхворавшегося старого Баранова, музейные были поражены. Никто Бориса Викторовича не знал и не подозревал, что этот энергичный брюнет имеет какое-то отношение к искусству. Выпускник Гидравлического института, Оленьков последние годы попеременно всплывал то в мутных пучинах политики, то в ещё более мутных пучинах бизнеса, основывал партии и совместные предприятия, но все его начинания были эфемерны, недолговечны, как те беленькие, глупо-докучливые мотыльки, которые невесть откуда берутся однажды утром и клубятся бледной метелью, чтобы вечером, отжив своё, упасть на землю, превратиться в мусор. Партии и фирмы Оленькова были призрачны и мимолётны, зато сам он оказался вполне устойчивым и жизнеспособным. Оленьков мелькал на всяческих заметных мероприятиях, пописывал в газетах на разные темы, высказывал по телевизору какие-то экспертные мнения и, наконец, занял в обладминистрации непыльное место с неопределёнными обязанностями. Именно оттуда его и переместили в музей.
В музее бывший гидравлик развил кипучую деятельность. Если прежде тут было тихое, сонное место, похожее на пруд, заросший тиной, то теперь жизнь била ключом. Всё было броско, бойко, доходно. Оленьков сплавил коллекцию авангардистов в бессрочное коммерческое плавание (сейчас она, подобно бродячему гипнотизёру или балагану с бородатой женщиной, терпеливо объезжала города и городишки штата Аризона) и открыл при музее антикварный салон. Гостиную бывшего генерал-губернаторского особняка с прилегающим залом тоже подчистили, подкрасили и обставили канадской мебелью, обтянутой зелёным акриловым крепом. Над камином повесили картину академика Миллера «Купальщица». Прежде купальщица ввиду внушительных размеров нежилась над парадной лестницей и с детства поражала Самоварова (тогда школьника, малоразумного экскурсанта) невероятно длинным и обширным голубоватым задом. В гостиной же зад стал хорошо гармонировать с канадскими креслами и канапе, и получились очаровательные эксклюзивные апартаменты, в которых проводились приёмы знатных гостей. Молодой миловидный губернатор непринуждённо пообщался под сенью академического зада с важными лицами из Газпрома и даже с самой Аллой Пугачёвой. Здесь бывали какие-то балы и фуршеты для элиты и даже кое- чьи небедные свадьбы. А если учитывать замену части старух в залах крутоплечим Денисом и живое обаяние директора, дела музея шли на современную ногу.
— Ты что, Ася, тоже на Корсику собралась? — поинтересовался Самоваров. — Учти, там коморра. Не боишься мафии?
— Не боюсь, потому что никуда не еду, — фыркнула она. — Оленьков с Денисом собираются уехать. У них уже и билеты есть.
— А, Гога с Магогой — тонкие знатоки ювелирного дела! Не обидно? На этрусское золото взглянуть не хочется?
Ася вздохнула.
— Ах, хочется, — простодушно призналась она. — Но что делать? Надо ведь при перевозке охрану обеспечивать. Что я могу? А вот могучий Денис… Он может всё.
Глава 3
КРАСИВАЯ ДЕВУШКА В СЕРОМ
Самый верный способ избавиться от нарциссизма — увидеть однажды своё отражение в самоваре или в чайнике. Реставратор мебели Николай Самоваров ежедневно в обеденный перерыв видел в выпуклом начищенном боку своего чайника уныло вытянутый нос с клочком усов под ним, косые щёки и несоразмерно маленькие чёрненькие глазки, как у землеройки. Стеллажи на его кухне были заставлены лучшей в Нетске коллекцией самоваров, и каждый пузатый или гранёный красавец издевательски предлагал искажённый портрет хозяина. Коллекцию Самоваров начал собирать ещё лет десять назад. Первый самовар был ему подарен музейщиками в шутку, по созвучию с фамилией. Тогда после трёх лет лечения и всяческих катастроф Самоваров попал в музей. Вера Герасимовна, соседка и подруга покойной матери Самоварова, уже занимала своё завидное место в гардеробе и почти насильно устроила «бедного Колю», лишившегося всякой возможности трудиться в уголовном розыске, подновлять в музее мебель. Поначалу Николаю казалось странным и неловким заниматься таким далёким от милицейской практики делом. Но Самоваров с детства любил мастерить, а в музее было спокойно. Знакомые, которые мучительно напоминали бы ему о жизненном крушении, попадались здесь редко. Бывший генерал-губернаторский особняк с чугунной лестницей, высокими окнами, лепными веночками на потолках, почти замазанными в результате сотни ремонтов и потому особенно загадочными, Самоварову очень нравился. Незаметно Самоваров тут прижился. К тому же в музее терпимо относились ко всяческим причудам и побочным занятиям сотрудников, так что Самоваров, не поминая всуе свою инвалидность (этого он не любил), мог исправно посещать по утрам библиотеку, исчезать на несколько дней по своим делам, а в обед удаляться домой, чтобы беспрепятственно кушать горячую пищу.
Самоваров ежедневно варил суп. Его изрезанное и лишённое многих деталей нутро требовало свежего супа. Он сам мог приготовить куриную лапшу, борщ, рассольник по-ленинградски и изрядное число других блюд. Научился лому Николай даже не потому, что нуждался н диетической еде. Он вообще был не из тех холостяков, которые питаются консервами, яичницей, сырыми сосисками и пьют вчерашний чай из полулитровых банок. Маленькая самоваровская квартирка, как и музейная его мастерская, была уютной. Конечно, это всё-таки был холостяцкий уют. Здесь не водилось тех специально приобретаемых женщинами вещичек, которые они считают необходимыми для комфорта — тюлевых штор, вазочек, ковриков, тапочек с помпонами, развешанных на кухне досок и дощечек с сюжетами, прихваточек с петельками, солонок в виде пластмассовых помидоров и т. п. Всюду в его доме присутствовала спокойная полувоенная опрятность, а
