двадцатилетний князь Орлов, еще два «педераста за деньги» двадцатилетние Болеслав Писковский и Матвей Севостьянов, «употребляющий солдат» двадцативосьмилетний Приселков, француз сорока одного года Петр Густав Симон, шестидесятилетний игрок Целестин Скульский, восемнадцатилетний Василий Уствольский, обслуживавший артиста балетной труппы Русской оперы Яльмара Александровича Фрея, жившего в «Гранд-отеле» на Малой Морской; титулярный советник, служащий в таможне Ермолай Чаплин, подполковник Генерального штаба сорокалетний Казимир Иванович Чехович, тридцатипятилетний миллионер барон Шлихтинг, пятидесятилетний банковский служащий Карл Карлович Штейнберг, семидесятилетний генерал-майор Болеслав Сергеевич Энгельфельдт, преображенец Юнеев, актер частных сцен Артур Стирих, который «употребляет молодых людей, на них и разорился». Вот. Остальные, более приметные, уже упоминались в разных местах этой книги. Не двести человек, как мерещилось генеральше Богданович (см. главу 8), но достаточно внушительный срез петербургского общества по линии, соединяющей камер-юнкеров с полковыми музыкантами и миллионеров-домовладельцев с разорившимися актерами.
Чтоб еще больше нагнать страху на превосходительное лицо, которому направлена бумага, аноним включил в донос теоретические рассуждения по поводу последствий «зла, пустившего, по-видимому, глубокие корни в столице». «Помимо извращения общественной нравственности и общественного здоровья, оно в особенности вредно влияет на семенное положение молодых людей, воспитанников почти всех учебных заведений и на дисциплину в войсках. Многочисленные случаи самоубийства молодых людей (вон даже как! К. Р.) в нескольких случаях обнаруживали, что это были жертвы педерастии, жертвы невольные, не имеющие достаточно силы воли, чтобы высвободиться от развратных уз, в которые они попали, тем более, что главные развратители держали их в постоянном опьянении и не давали очнуться. В лучшем случае молодые люди, вместо самоубийств, покидали родительский дом, чтобы жить отдельно на счет своих содержателей-теток (вот так-то лучше! — К. Р.) и затем уже бесследно исчезали для своих родных надолго, если не навсегда».
Впрочем, найти, при желании, молодых людей, поддерживавшихся «в постоянном опьянении», не представляло труда. Невский, д. 47 — адрес ресторана «Палкин» (1873–1874, арх. А. К. Кейзер). Если верить осведомителю, в 1880-е годы этот ресторан считался как бы «клубом теток». «Здесь они пользуются большим почетом как выгодные гости и имеют даже к постоянным услугам одного лакея, который доставляет в отдельные кабинеты подгулявшим теткам молодых солдат и мальчиков». Фамилия лакея, если кого интересует, была Зайцев. Да и позже ресторан не утратил популярности. Кузмин со своими гимназистами тоже любил ужинать у «Палкина» (само название, будто, на что-то намекает).
Ярославский крестьянин Анисим Степанович Палкин открыл свой первый трактир на Невском во времена матушки Екатерины — в 1785 году. Многие поколения петербуржцев знали «палкинские» трактиры на Невском: на углу Садовой, на углу Литейного… В доме, принадлежавшем Константину Павловичу Палкину, представителю уже четвертого поколения династии трактирщиков, ресторан был открыт в 1874 году. Закрыли его в февральские дни 1917 года — в связи с необходимостью где-то содержать арестованных: тюрьмы были переполнены слугами самодержавия.
Петр Ильич Чайковский, естественно, бывая в столице, захаживал к «Палкину». Известно, например, что обедал он здесь с друзьями 23 января 1889 года, перед отъездом за границу (вовремя удалился, а может, и предупрежден был заранее о суете, так взволновавшей через пару месяцев петербургских сплетниц).
Кабинеты (их насчитывалось у «Палкина» двадцать пять) были, разумеется, на любой вкус. Как и везде, преобладали «натуралы». Вот, например (опытные конспираторы, знали, что легче всего скрыться на самом бойком месте), заседали в одном ресторанном кабинете большевистские редакторы газеты «Новая жизнь». Есть даже, кажется, мемориальная доска, если не сбросили.
В том же доме, со стороны Владимирского, размещалась типография газеты «Гражданин». Газета выходила с 1872 года; редактором ее был одно время Ф. М. Достоевский (есть, кстати, две мемориальные доски неподалеку и даже памятник и музей-квартира, но в данной книге для них нет места).
Основал газету князь Владимир Петрович Мещерский. Не раз уже вспоминали о нем, надо бы подробнее, тем паче, что отсюда рукой подать по Стремянной до улицы Марата (вот даже какие есть названия в нашем городе!). До того, как вошли у нас в моду французские людоеды, улица называлась Николаевской, и в доме 9 была квартира князя Мещерского — этакого арбитра вкуса, петербургского Петрония, вдохновлявшего на подвиги здешних теток и тапеток более полувека (скончался князь в 1914 году).
Что сказать о нем? Предки его владели мещерскими лесами с XIII века. Род большой, разные линии его разошлись в течение веков довольно далеко. У прадеда Владимира Петровича — князя Сергея Васильевича Мещерского — было двое сыновей: Иван и Петр. Сын последнего, Элим Петрович, был женат на дочери упоминавшегося выше мемуариста С. П. Жихарева, а внучка — княжна Мария Элимовна Мещерская — была возлюбленной великого князя Александра Александровича, будущего Императора. Таким образом, нетрудно сообразить, Владимир Петрович был троюродным братом Марии Элимовны, и вряд ли это обстоятельство было решающим в необыкновенной привязанности двух наших царей Александра III и Николая II — к этому общественному деятелю. Если угодно, можем указать, что Мария Мещерская, когда Александр был вынужден жениться на Дагмаре, доставшейся ему по наследству от «Никсы», вышла замуж за Павла Павловича Демидова, к которому от бездетного дядюшки, Анатолия Николаевича, перешел титул «князя Сан-Донато», и вскоре скончалась.
Дедушка нашего Владимира Петровича, князь Иван Сергеевич, имел четырех сыновей. Петр Иванович, рано (в 24 года) овдовев, женился вторым браком на Екатерине Николаевне Карамзиной, дочери историографа. Владимир был ребенком поздним; матери было больше тридцати. Учился он, о чем еще будет возможность поразмыслить, в училище правоведения, на одном курсе с Петром Ильичем Чайковским. Что ж, нельзя их назвать друзьями до гроба — бывало, и ссорились, — но подозревать князя Мещерского в вынесении приговора бедному композитору (см. главу 9) способны только полные идиоты.
Служил князь после училища правоведения полицейским стряпчим, уездным судьей и, наконец, по обширным связям и знакомствам, достиг благословенной должности чиновника по особым поручениям. Занимался литературой. Его комедия «Миллион» имела успех. Писал романы из жизни «большого света», как граф В. А. Соллогуб.
Общественно-политическая позиция князя Мещерского была однозначно консервативной, но не можем понять, что в том плохого. Кстати сказать, многократно осмеянный, но не теряющий привлекательности миф о «третьем Риме» — помнит ли читатель, в связи с чем была сформулирована эта удивительная теория? Будто Москва, по праву преемственности от Рима и Константинополя, сохранила чистоту православной веры, тогда как первые два Рима впали в ересь и блуд? Псковский старец Филофей сочинил, будто русский народ получил некую особую миссию, взамен евреев и греков, последовательно разжалованных из богоизбранных, укоряя московского Великого Князя Василия III в том, что он недостаточно осознал этот, для Филофея несомненный, факт.
Но и русским, которым, согласно Филофею, суждено «придерживать» мир до Второго Пришествия, надлежало кое в чем исправиться. Во-первых, крестились они неправильно (ну, это Никон исправил, введя троеперстие); во-вторых, зарились на церковное имущество (грешны: от Петра с Екатериной до большевиков). Но для нас интересно, в особенности, третье: XVI век, никакими Кузмиными с Харитоновыми не пахнет, однако же уличил Филофей своих соотечественников в особенной склонности к содомскому блуду. Причем, писал он, «мерзость такая приумножилась не только среди мирян, но и средь прочих, о коих я умолчу, но читающий да разумеет». А разуметь читатель должен был самого Великого Князя Василия Иоанновича, поражавшего современников тем, что брил бороду, окружал себя прелестными юными рындами и, не интересуясь вовсе женой Соломонией, сослал ее в монастырь, якобы, за бесплодие. Вторая его жена, Елена Глинская, родила ему, правда, ребеночка — лучше б не рожала. Родителю было за пятьдесят, когда появился на свет Иван Грозный… Тут уж что говорить: Федюшку Басманова все знают, хотя бы по фильму Эйзенштейна. Чтоб не возвращаться более к той далекой эпохе, напомним об одном из славных событий начального периода царствования Ивана IV (кстати, и о наставнике его, монахе Сильвестре, откровенно поговаривали), Стоглавом Соборе. Среди многочисленных решений этого Собора, на многие века определившего путь Русской Церкви, примечательно запрещение монахам-старцам держать у себя в кельях «голоусых» отроков (чтоб не вводили в соблазн)…
