оттенок, что бывает всегда, когда черные люди бледнеют. Легко и грациозно она опустила себя на кушетку и закинула ногу на ногу. Несмотря на выступивший пот, она, как всегда, оставалась невозмутимой. Казалось, она ждет, что вот-вот лакеи в ливреях начнут строго по этикету разливать чай.
— Представь себе, когда мы появились в начале аллеи, нас остановила желтая пластиковая табличка с торжественной надписью: «Место преступления», — с придыханием произнесла она.
Я слышала, что Гевински и его люди находились в кухне. У них там было что-то вроде совещания, хотя звук мужских голосов был настолько слабым, что я не смогла уловить смысла их разговора.
— Полицейские не пытались помешать тебе пройти сюда? — спросила я.
Касс жестом — будто отмахнулась от надоедливого комара — показала, как она преодолела препятствие в лице полицейских округа Нассау. Затем она похлопала рукой по диванной подушечке рядом с собой. Я села. Она сжала мою руку.
— Я очень сожалею, Рози.
— Я думала, что ничего не может быть хуже того, что он покинул меня.
Касс вытащила из-за манжета рубашки носовой платок. Она не доверяла бумажным салфеткам. Я приложила его к глазам. Я хотела заплакать, но не смогла.
— Это опустошение, — сказала она. — Но это пройдет, ты это поймешь, А если нет, я буду с тобой, чтобы помочь.
В присутствии Касс я плакала только один раз — в то злополучное воскресенье, когда Ричи ушел. Это было хорошей проверкой. Она оказалась лучшим человеком во всем мире, которому можно было открыть душу. Она не выражала гнусавого сочувствия, не бормотала сердечных банальностей, не говорила, что я потеряла контроль над собой и не прижимала меня к груди, претендуя на роль духовной сестры. Она просто села рядом.
Она взяла из моих потных рук свой мятый носовой платок.
— Нет, — сказала она раньше, чем я успела открыть рот. — Я не позволю тебе стирать его. Спасибо.
Она засунула его снова за рукав.
— О, я забыла тебе сказать, что Маделейн и Стефании передают тебе свои соболезнования.
— Они здесь? — спросила я в ужасе.
Голосом, хорошо поставленным в подготовительной школе Истерн Истеблишмент и немного смягченным медлительностью речи Бедфорд-Стювизанта, где она провела свои первые четырнадцать лет, она сказала:
— Нет. Маделейн сказала, что ей надо домой. Уверена, она поторопится увидеться со своей музой, чтобы продолжить, «создавать» литературу. Разве ее может что-нибудь остановить?
— А Стефани?
Она вздохнула:
— Кстати. Не смогла бы ты расписать деревянную тарелку для Стефани?
Стефани оставила карьеру, чтобы вести жизнь образцовой провинциальной дамы.
— Рози, что я могу сделать для тебя, — спросила снова Касс. — Я сделаю все, что в моих силах.
— Не могла бы ты уладить мои дела в школе на следующую… — чудовищность случившегося в моей кухне только тут стала доходить до моего сознания.
— Тебе необходимы две или три недели, — вынесла свое решение Касс. — До конца семестра. А лучше до конца года.
Когда это ваш близкий друг да еще и заведующая вашей кафедрой — это трогает. В течение всех десяти лет, что мы работали вместе, я никогда не обращалась к Касс ни с какими просьбами.
— Возьми столько времени, сколько тебе необходимо. Если возникнуть какие-либо затруднения, я справлюсь.
Рука Касс была большой, теплой, удобной. Тут я обнаружила, что все еще сжимаю ее. Я разжала пальцы.
— Касс.
— Что?
— У меня могут быть проблемы.
Она продемонстрировала свою способность поднимать вверх одну бровь.
— Какие?
— С полицейским сержантом, занимающимся этим делом. Мне кажется, он мне не верит.
Касс вытянула шею и подняла свой двойной подбородок, прислушиваясь, будто жизненно важная информация передавалась на частотах недоступных человеческому уху. Выслушав все, она посмотрела мне прямо в глаза.
—Рози, я напомню тебе. Это жизнь, а не детективный роман.
— Знаю, но мне кажется, дела идут не совсем хорошо.
— Почему ты думаешь, что у тебя могут быть с ним проблемы?
— Он считает весьма знаменательным фактом, что Ричи пришел именно сюда, чтобы оказаться убитым.
— Не совсем глупое умозаключение.
— Нельзя ли поменьше иронической беспристрастности? И чуть больше сочувствия?
— To, что он говорит, на самом деле заслуживает внимания. Но это не значит, что он затащит тебя в камеру и начнет бить резиновой дубинкой. Почему Ричи был здесь?
— Откуда я знаю?
— Ты не приглашала, его? Не говорила: «Заходи, когда будешь по соседству»?
— Нет. Он знал, что ему не нужно приглашения. Но как он очутился здесь среди ночи?
Касс что-то жевала. Она была рождена, чтобы жевать. Чем быстрее двигались ее челюсти, тем лучше работала голова. Она считала это одним из своих пороков, но редко выходила из дома без жевательной резинки Чарльстон в сумочке.
— Не хочешь соленых орешков ила сухарик? — спросила я.
— Нет-нет, спасибо. Скажи, почему Ричи решил пробраться в твой дом тайком?
— Может, он хотел повидаться со мной?
— Среди ночи?
Слова горохом посыпались из меня:
— Послушай, если бы Ричи вдруг решил вернуться ко мне, он не стал бы украдкой подниматься по лестнице и незаметно залезать ко мне в постель. Он всегда был… волнующим, возбуждавшим… Я имею в виду, среди всех в Шорхэвене. Ты же знаешь, как он отличался от остальных мужчин. Девяносто процентов их — евнухи. Серые. Несексуальные.
— В таком случае, Теодор — бежевый.
Муж Касс был издателем консервативного журнала «Стандартс». Он был совсем не бесполым, хотя не подтверждал миф о сексуальном превосходстве черных мужчин.
— Ричи был не таким. Он…
Касс говорила мягко:
— На прошлой неделе, когда мы ужинали в этом новом японском ресторане, ты сказала, что, наконец, поняла, что Ричи больше не любит тебя, что он любит Джессику и собирается на ней жениться.
— Возможно, я ошибалась тогда, на прошлой неделе. Может, она уже надоела ему?
— Отчего?
— Ну, только не смейся.
— Хорошо. Я буду сдерживаться.
— Она не страстная женщина.
— Его адвокат разговаривал с твоим по телефону и сказал, что Ричи ищет примирения, потому что ему не хватает твоей страстности?
Касс знала, черт побери, что мой адвокат звонила мне днем раньше и сообщила, что Ричи так не терпится жениться на Джессике, что он сдается и принимает все наши условия.
— Это выглядит так, будто он пришел ограбить тебя, объясняя это своей любовью к тебе.
— Видимо, не так.
