мне в лицо своими круглыми фаянсово-голубыми глазами. Меня поразил ее осмысленный, серьезный взгляд. И вдруг девочка улыбнулась. Я увидела розовые десны и три крошечных зуба — два снизу посередине и один сверху. И невольно улыбнулась в ответ, испытывая странное чувство жалости и восторга.
— Давай! — приказала Ира, и я с сожалением передала ей Катьку. Она проследила за мной взглядом, продолжая улыбаться во весь рот.
Ира усадила малышку в таз. Катька тут же издала радостный визг и замолотила по воде ручками.
— Любит купаться, просто ужас, — объяснила Ира. — Ах ты, разбойница, — проворковала она. — Ах ты, бессовестная девка, смотри, водичку разлила, так ты мне весь таз разбрызгаешь…
У малышки было нежное, в голубоватых жилках тело, алебастрово-белое… Как ангел, вдруг подумала я. Маленький невинный ангел… бедная! Бедная? Я затруднилась бы объяснить, почему «бедная». Так я чувствовала, невольно объединяя в одно целое Ирино предательство по отношению ко мне, молодого любовника, легкомыслие и возможное предательство Катьки когда-нибудь в будущем…
Ира намыливала дочку мылом, смывала, поливая ее из кружки, и все это громко смеясь и болтая. Катька радостно шлепала по воде руками и вдруг громко разревелась — мыло попало в глаза.
Я смотрела на них и думала, что у меня этого не было. Меня бросили, как… щенка. Удивительное дело — думая так, я не испытывала привычной горечи. Похоже, запас ее в моем организме исчерпался за двадцать пять лет. Весь вышел.
— Полотенце! — повернулась ко мне Ира, и я побежала в спальню, вытащила из шкафа новое пляжное полотенце, которое, не удержавшись, купила в прошлом году, смутно представляя себе, как буду лежать на пляже, — да так и не выбралась туда ни разу. Миша спал, сидя на диване. Свистел носом. Его крупные руки лежали на коленях, голова была запрокинута. Во сне лицо его казалось детским.
Полотенце было ярко-голубое с белыми корабликами. Катька, завернутая в него, сверкала синими глазами, улыбалась. Ира принесла маленький гребешок, принялась расчесывать ее жидкие волосики. Катька сидела на столе тихо, как мышь, заведя глаза под лоб, словно пыталась рассмотреть, что же происходит там, наверху.
— Моя красавица, моя малявочка, моя рыжуля, — приговаривала Ира, радостно смеясь. — А какие у нас волосики хорошие… скоро косички заплетем… наденем платье с карманчиками, чтоб любили мальчики… Все мальчики будут наши… А ну их, мальчиков, — продолжала она, — ну их на фиг… совсем! Не нужны нам они!
— А где мы ее положим? — спросила Ира, закончив причесывать засыпающую на ходу Катьку. — У тебя есть кресло-кровать?
— Есть, — ответила я, прикидывая, куда деть остальных.
— Класс! — обрадовалась Ира. — А мы с Мишкой на диване.
Я представила, как выхожу утром из спальни, иду мимо них на цыпочках, стараясь не разбудить, в ванную, а потом на кухню… Нет!
— Вы с Мишей можете лечь в спальне, — полная сомнений, предложила я.
— А ты? — Она не смогла скрыть своей радости.
— Я на диване. Мне все равно рано вставать.
— А мы с Мишкой любим поспать, — засмеялась она. — А ты… у тебя… — Она замолчала, выразительно глядя на меня.
Я мотнула головой — нет! Она скользнула по мне оценивающим взглядом. Я почувствовала себя задетой — в ее глазах увидела тот скорый суд, которым одна женщина судит другую. И скорый приговор — да уж! «Кому ты такая нужна, тусклая и простая! Посмотри на меня — ни один мужик мимо не пройдет!»
— Дело наживное, — пробормотала она и тут же спросила: — Слушай, а халатика лишнего не найдется? Я бы душ приняла… Мы три дня в пути, чуть не сдохли, поезда, сама знаешь, какие…
Я снова отправилась в спальню. Она, усадив Катьку к спящему Мише, поспешила за мной. Я распахнула дверцы шкафа. Она заглядывала мне через плечо.
— А у тебя тут хорошо, — сказала в спину. — Твоя квартира? Или снимаешь?
— Моя. Светланы Семеновны… — я не решилась сказать «моей мамы», как привыкла называть свою приемную мать, и тут же обругала себя за бесхребетность.
Ира поняла.
— Хорошая женщина была?
— Хорошая, — ответила я. — Очень хорошая.
Ира вздохнула:
— Повезло. А моя тетка была просто зверюга…
— А… ваши родители? — спросила я.
— Отца вроде как не было, — ответила она беспечно. — А мама умерла, когда мне два годика стукнуло. Мама красивая была, не то что тетка, у меня фотка есть. Тетка завидовала ей по-страшному, слова доброго ни разу про нее не сказала — и ленивая, и гулящая, и…
— А отчего она умерла? — спросила я.
Ира пожала плечами, ответила не сразу, видимо, соврала, не желая открывать правду:
— Вроде несчастный случай… Тетка не говорила. — Ой! — вскрикнула она вдруг, и я испуганно вздрогнула. — Какой халатик! Можно?
Я кивнула. Она вытащила из шкафа «парадный» халат моей приемной матери — длинный, черного атласа, в белых цветах. Мой подарок ей на пятидесятилетие. Светлана Семеновна надевала его, исключительно чтобы сделать мне приятное, обходясь обычно старым фланелевым. Я помню, как она сказала, раскрыв шикарную фирменную коробку: «Лизочка, ну что ты, девочка, зачем? Он же такой дорогой! Спасибо, родная». Первым моим побуждением было вырвать халат из рук Иры и повесить на место, но я не посмела. Удивительная непосредственность моей… матери обезоруживала!
Ира между тем приложила к себе халат, метнулась к зеркалу. Покрутилась туда-сюда, повернулась, сияя, ко мне:
— Класс! Клевая одежка!
Она оглаживала себя по груди и бокам, вскидывала гордо голову, подходила ближе к зеркалу, отступала назад. На лице ее была написана такая радость, что я оторопела и подумала с долей зависти, что моя мать счастливый человек — живет легко, минутой, и ничего не берет в голову! Ничего — ни бесприютности, ни отсутствия денег, работы, приличного мужа… И еще я подумала, что я бы так не смогла. Не смогла бы жить с этим хмуроватым парнем, который не произнес ни слова с момента появления, не смогла бы заявиться запросто через двадцать пять лет к брошенному… брошенной… Я споткнулась, не зная, как определить себя. «К брошенному ребенку»? Или к «брошенной дочке»? И то и другое вполне нелепо. Я уже давно не ребенок и не… дочка ей. А кто же тогда?
Насмотревшись на себя, Ира сказала:
— Я быстренько помоюсь, а потом поужинаем. Подыхаю, жрать хочу! У тебя картошка есть? Мишка пока начистит!
Она ринулась из спальни, унося с собой халат. Растолкала Мишу, который все спал, осторожно передвинула уснувшую Катьку в угол.
— Миш, давай разложи кресло. Катька уже спит, умаялась, кровиночка моя!
Парень открыл бессмысленные глаза, приходя в себя. Поднялся с дивана, потянулся.
— Может, перенести кресло в спальню? — опомнилась я. — Чтобы вам всем вместе…
— Не пролезет в дверь, — тут же отозвалась Ира. — Здоровое. Да ты не переживай, Катька спит, как убитая, — пушкой не разбудишь. В меня! Я тоже спать здорова, не передать!
Миша все так же молча — я начала подозревать, что спутник моей матери немой, — разложил кресло. Ира подтащила к нему стулья, чтобы Катька не скатилась. — Может, есть старое одеяльце? — спросила, выпрямляясь. — Под спод, а сверху можно… чем-нибудь полегче… У тебя тепло.
И снова я пошла в спальню, теперь уже не мою, откапывать в стенном шкафу постельное белье, выуживать из глубин столетнее верблюжье одеяло, пахнущее нафталином, и подушки.
— Класс! — похвалила Ира, проворно устраивая постель Катьке. — Как дома. Давай сюда принцессу!
