— Но мне еще нужно каким-то образом заполучить письмо.
— Разумеется. Но вы сказали, что в окне наверху горит свет?
— Да. — Она снова нахмурилась. — Не могу понять, почему там горит свет.
— Хорошо, я вам кое-что объясню. Мистер Мартин очень часто уходит из дома поздно ночью. Сейчас он дома, несмотря на все ваши расчеты. Но если вы окажете мне честь разделить со мной ужин, то к тому времени, когда мы его закончим, он уйдет по своим делам.
А как мы узнаем, что в квартире никого нет?
— Мы выглянем наружу и посмотрим, погас свет или нет. Если света не будет, я обзвоню ему по телефону. В крайнем случае сделаю вид, что ошибся номером, и тогда нам придется придумать что-нибудь еще. Возможно, не в эту ночь. Если же никто не ответит, начнем действовать.
Хилма кивнула.
— Давайте посмотрим, не погас ли свет, — предложила она.
— Дорогая, это просто неразумно с вашей стороны и совсем не соответствует духу романтического приключения, в котором мы с вами участвуем.
Она рассмеялась и почувствовала, что краснеет. Он взял ее за руки и помог подняться с кресла.
— Как эта штука расстегивается? — Он наклонился к ней, рассматривая застежку на накидке.
— Я не сказала, что останусь, — запротестовала она.
Но он уже расстегивал пряжку, и Хилма, почувствовав легкое прикосновение его пальцев у себя на шее, замолчала: всякое желание протестовать исчезло.
По выражению его серьезных карих глаз нельзя было понять, заметил ли он ее мгновенное колебание, но Хилма ощутила какое-то странное волнение. Оно вызвало недоумение и даже некоторый страх, но было необыкновенно приятным.
— Вот и все. — Он стоял перед ней, перекинув накидку через руку. — Пойдемте ужинать.
— Мы… мы одни в квартире? — нерешительно спросила она. Поздний час и необычность ситуации смутили ее.
— Разумеется.
— Могу я помочь с ужином?
— Благодарю, но мой слуга накрыл стол перед уходом.
— У вас есть слуга?
— Да.
— Но ведь это довольно дорогое удовольствие — иметь собственного слугу.
— Да. Как, впрочем, и большая часть того, что стоит иметь.
— Пожалуй. — Она помолчала какое-то время, потом медленно добавила: — Наверное, мы с вами правы, что так стремимся к этому.
— Отсюда и ваша помолвка с человеком, любящим большие бриллианты, но не обладающим достаточной романтичностью?
— Откровенно говоря, я не очень одобряю вашу склонность к таким однозначным оценкам.
Он рассмеялся.
— Знаете, беда в том, что у нас с вами слишком совпадают взгляды на жизнь, поэтому мы легко понимаем друг друга.
Она попыталась улыбнуться.
— Не слишком приятное совпадение. Давайте лучше ужинать.
Он распахнул перед ней дверь, и она, направляясь за ним в другую комнату, упрямо проговорила, словно заодно убеждая и себя:
— Он действительно очень хороший человек. Наверное, даже слишком хороший для меня.
— Я тоже уверен, что она слишком хороша для меня, — согласился он с насмешливой торжественностью.
Они вошли в уютную, освещенную свечами столовую. Он принес тарелки, бокал, столовый прибор для нее и аккуратно поставил их на стол. Она успела заметить, что и по сервировке, и по выбору блюд это был ужин человека весьма экстравагантного: не слишком роскошный, но изысканный.
Он налил им обоим светло-янтарного вина, которое, казалось, впитало в себя всю теплоту солнечных склонов, где вырос перебродивший в него виноград, и поднял бокал, показывая, что пьет за нее. Его улыбающиеся глаза не отрываясь смотрели на нее.
Хилма решила, что это какое-то особое чересчур пьянящее вино, потому что с первого глотка почувствовала, как по телу разливается приятная теплота и расслабленность. Но когда она заговорила, голос ее прозвучал уверенно.
— Почему вы так смотрите на меня?
— Я пытаюсь решить, как мне вас называть? Она подняла брови.
— Вы хотите знать мое имя? Он покачал головой.
— Нет, нет. Осторожность и романтика требуют, чтобы мы в течение всего этого необычного приключения оставались друг для друга безымянными.
— Наверное, вы правы, — медленно проговорила Хилма.
— Но я, кажется, знаю, как вас назову, — мягко сказал он. — Уверен, что мой австрийский дед, познакомившись с вами, назвал бы вас именно так.
— И как же?
— Либлинг.
Она снова слегка покраснела, возможно, из-за какой-то ласкающей интонации, с которой он произнес это слово.
— Кажется, оно означает… дорогая!
— Пожалуй, немножко мягче, нежнее, чем дорогая. Скорее милая. Он сказал это с особой теплотой.
— Это очень любезно с вашей стороны, даже слишком.
— Ничего не может быть слишком для этого вечера… Милая.
Она ничего не ответила, и прежде всего потому, что была полностью согласна с ним в отношении этого вечера.
— Так, значит, у вас был австрийский дедушка? — спросила она.
— Да, из Вены.
— Понимаю. А вы хорошо знаете Вену?
— Когда-то знал довольно хорошо.
— В вашем облике есть что-то венское. — Он наклонил голову, с улыбкой принимая ее комплимент. — И… это как-то созвучно с нашим приключением, — добавила она, задумчиво вращая в руках ножку бокала.
— Я пытаюсь понять ход ваших мыслей. — Он смотрел на нее с нежностью.
— Потому что во всем венском за внешней веселостью скрыта какая-то грусть, — продолжала она. — Я где-то слышала такое высказывание, что музыка Шуберта очень точно отражает характер венцев. В ней красота весны и в то же время грусть от того, что она так коротка.
Наступило молчание. Потом он тихо сказал:
— Так вот, значит, какие чувства пробудила в вас наша встреча? Вы любите весну с особой нежностью, потому что она так прекрасна и коротка?
— О! — Она почувствовала, что кровь прилила к ее щекам. — Я не имела в виду…
— Нет, имели, дорогая моя. И вы правы. Наша с вами встреча действительно прекрасный и немного печальный миг. Но давайте не будем омрачать его рассуждениями о прозе жизни. В сущности мы сами ее хозяева и творцы.
Она улыбнулась ему и подняла свой бокал.
— За этот миг, — произнесла она и, глядя ему в глаза, выпила вино.
Наступило молчание. Затем они принялись за еду, подобную которой Хилме в последнее время редко выпадало отведать. Она испытывала какое-то почти отрешенное удовольствие от этой трапезы. Причем не столько физическое наслаждение от хороших и вкусных блюд, сколько от того, что все это существует и очень скоро будет вполне доступно и ей.
