человека непосредственно обозревал морское дно на такой глубине. Но сколько труда потребовалось, сколько препятствий надо было преодолеть, чтобы состоялось погружение батискафа! Напрашивается сравнение с военной мобилизацией. Мы забрали на борт почти 100 тысяч литров бензина, предоставленного взаймы компанией «Эссо Итальяна». Четыре наливные баржи и четыре буксира за ночь переправили драгоценный груз для нашего поплавка. После заправки пришел буксир итальянских военно-морских сил (ВМС), чтобы отвезти нас к Кастелламмаре, маленькому городку, который вырос на развалинах древней Стабии, разрушенной в 79 году извержением Везувия. В море к нам присоединился корвет «Фениче», он должен был помогать нам во время погружения. Всего участвовало больше ста человек — офицеры и матросы, инженеры и техники верфи «Навамеканика», где собирали батискаф. Все эти люди были нужны для успеха операции, хотя во время погружения они должны были — мы от души надеялись на это — остаться на поверхности и ждать нашего всплытия.
И вот теперь наш небольшой отряд в составе корвета, буксира, батискафа и катера возвращался в Неаполитанский залив. Все были довольны, ведь задача выполнена. Правда, мы с отцом великолепно понимали, что такие дорогостоящие операции нельзя повторять так часто, как это желательно для научных исследований. Но разве не естественно для ученого в каждом эксперименте независимо от его итога искать и находить зачатки новых опытов, новых идей, новых путей?
Море было на диво спокойным. Мы шли со скоростью около шести узлов, и только слабая дрожь в палубе напоминала, что через несколько часов мы подойдем к берегу. Вдалеке сквозь вечернюю мглу проступали могучие очертания Монте-Фаито, а еще дальше — самого Везувия. Готовясь к возвращению на базу, матросы укладывали свои вещи, запирали рундуки, писали письма, которым предстояло уйти с первым поездом в Неаполь, на Сицилию или в Пьемонт. Солнце медленно приближалось к горизонту. Помню эти минуты, словно это было вчера.
— С современными марками стали, да хотя бы с плексигласом, — говорил отец, — можно сделать корпус, который будет легче воды и в то же время позволит погружаться на приличную глубину, я говорю о средних глубинах. Раз корпус будет легче воды, поплавок не нужен. Судно средней величины и кран мощностью в несколько тонн — вот и все, что надо, чтобы доставить нас к месту и опустить на воду. Погружения будут простым делом, и расходы сравнительно небольшие. Такая малая подводная лодка может много дать океанографии.
Отец продолжал рассуждать вслух, и в голове его рождались все новые идеи, складывалась характеристика нового аппарата.
— Для ухода на глубину — ведь аппарат будет легче воды — можно, скажем, снабдить его винтом на вертикальной оси наподобие вертолета. Заодно будет обеспечена и полная безопасность: если двигатель или винт выйдут из строя, аппарат сам собой всплывет в силу того, что он легче воды. Конечно, такая подводная лодка не сможет погружаться очень глубоко, но ведь это и не нужно. Сколько еще совсем не исследованных кубических километров в океане на глубинах до тысячи метров? Не обязательно стремиться только на большую глубину — три тысячи, одиннадцать тысяч… Очень важную, полезную и плодотворную с научной точки зрения работу можно проделать на глубине десятков или сотен метров. Понятно, такую лодку не назовешь батискафом, это название подходит только для судов, которые погружаются на большую глубину.
(Батис — глубокий, скаф — легкое судно).
— Я бы назвал новый аппарат «мезоскаф», — продолжал отец. — Сразу понятно, что речь идет о судне для средних глубин.
Так, в час заката, у входа в Неаполитанский залив, между Капри и Понца, был изобретен мезоскаф. Это было 2 октября 1953 года.
3. На подступах
Проект развивался быстро. В моей лаборатории в Кастелламмаре я изготовил первые чертежи и экспериментальные модели. Скоро стало ясно, что элегантным решением проблемы будет применение двух сфер вместо одной, как у «Триеста». Это сулило огромные преимущества: усилятся стабильность и плавучесть, можно будет разместить много измерительных приборов, но всего важнее — большой радиус действия, — следовательно, меньше потребуется эксплуатационных расходов. Мы задумали такой аппарат, который при нормальных условиях мог оставаться в воде и следовать к точке погружения своим ходом, без буксира и без транспортного судна. Мы не сомневались, что постройка и эксплуатация судна обойдутся сравнительно недорого, что оно принесет несомненную пользу океанографии и что мы без особого труда раздобудем нужные средства для строительства.
Но как раз в этом последнем пункте нас ожидали трудности. Научные учреждения и рады были бы воспользоваться этим новым орудием исследования, но большинству из них неоткуда было взять нужные средства. Я стучался в двери, в которые входил раньше, когда мы строили батискаф. И всюду слышал один и тот же ответ: «Мезоскаф? О, конечно, конечно, это очень интересно. А почему бы вам не обратиться в Общество Икс? Они как раз сейчас ищут, кого бы субсидировать. Если не выйдет там, напишите в фонд Игрек».
Люди особенно щедры на чужой счет.
Нам нужны были деятели, понимающие, что значит «помещение денег в науку», и располагающие достаточными средствами. Среднему европейцу это понятие, можно сказать, неведомо. В Соединенных Штатах оно хорошо известно, там давно заведено вкладывать деньги в науку, и даже сложился узаконенный порядок: заправляют всем делом могущественные «фонды» и всесильные исследовательские центры, правда, они возводят столько защитных оград, что исследователю-одиночке подчас и не пробиться сквозь них.
Всесторонне разработав конструкцию мезоскафа и составив возможно более точную и умеренную смету, я в один прекрасный день явился в контору крупного американского фонда. Меня приняли очень тепло и посадили в удобное кресло за широким столом. После краткого вступления («Я бывал в вашей стране, а как вам нравится Америка?» и так далее) мы перешли к тому, что в глазах этой организации составляло суть дела.
— Какая у вас смета?
— Полмиллиона долларов, — ответил я.
— Как, как? Но ведь вы, кажется, говорили, что ваше судно рассчитано на глубины до тысячи метров, его ход до восьми узлов, и на борту будет находиться отряд исследователей?
— Да, — подтвердил я, — но…
— Вам ни за что не построить такого судна за эти деньги. Вам понадобится не меньше пяти миллионов. Не просите полмиллиона. Никто не примет вас всерьез, и вы вообще ничего не получите.
Тем не менее задуманный мной аппарат можно было построить за полмиллиона, во всяком случае в Швейцарии. Но такова одна из драм американского научного исследования. Маленькие вклады в скромные проекты никого не интересуют, а крупные суммы для масштабных программ распределены на много месяцев или лет вперед.
Военно-морские силы США тоже не были заинтересованы в мезоскафе, они уже занялись другими проектами, рассчитанными примерно на те же цели, что и наша лодка. К тому же я непрестанно слышал ссылки на знаменитое постановление «Покупайте американское». По этому постановлению правительство США не должно закупать за границей того, что есть в стране или может быть в ней произведено. Когда американские ВМС приобрели «Триест» — батискаф, на котором мы затем погрузились почти на 11 тысяч метров и который впоследствии сыграл видную роль в поисках «Трешера» (атомная подводная лодка, затонувшая в 1963 году) и «Скорпиона» (пропала летом 1968 года), в контракте специально подчеркивалось, что в США, по данным правительства, нельзя построить батискаф, а потому допускается исключение из правил, предусмотренных постановлением «Покупайте американское». В то время во всем мире было только два батискафа. Один — принадлежащий французским ВМС ФНРС-3 (создан в сотрудничестве с моим отцом, доктором Огюстом Пикаром, с использованием сферы от построенного в Бельгии ФНРС-2), второй — «Триест».
