спрашивала меня:
— Может, ты хочешь кофе?
Если я соглашался, она ставила передо мной поднос с чашкой, но сама вечером никогда не пила ни кофе, ни чай.
Десертный ритуал заканчивался тем, что Анна собирала крошки, картонки от пирожных и шуршащие пакеты в мусорное ведро и выносила к контейнерам во дворе. Я слышал ее шаги на ступеньках, скрип двери на улицу и снова приближающиеся шаги. Она входила в гостиную со вздохом облегчения, и в этот момент наконец наступало время вечернего отдыха. Иногда мы гуляли или ходили в кино, выпивали по бокалу вина в ресторане одни или с друзьями или просто оставались дома с девочками. Тогда она доставала свой коврик для йоги и растягивалась с ними на полу в недоступном для меня духовном сеансе для посвященных.
Каждый вечер мы играем в одну и ту же затейливую игру, и я всегда нежно и осторожно обманываю ее страхи. Мы знаем эти правила наизусть, но нам никогда не бывает скучно. Меня пугает только, что рано или поздно от игры можно устать и однажды Анне больше не будет весело.
Возле нашего подъезда часто продает цветы маленькая сгорбленная женщина с желтым ведром, по какой-то неведомой причине выбравшая именно этот тихий квартал, а не людный бульвар в сотне метров отсюда. Когда я прохожу мимо, она дотрагивается до меня. Ощущение ее легкой руки, само прикосновение злит меня. Я совсем рядом с домом, почти донес тяжелые пакеты, и вот она стоит на пути со своими цветами. Целый день я пребывал в суете под взглядами сотен глаз. И только я собираюсь оказаться в домашней тишине и покое, смыть с себя страдания пациентов и уличную пыль, снять ботинки, побыть один, как она хватает меня своими крючковатыми пальцами. К тому же называет меня «доктор», а это означает, что ей понадобится моя консультация.
Предупреждая движение ее руки в мою сторону, я останавливаюсь возле цветочницы и достаю купюру. Она тотчас выбирает букет и тщательно перевязывает стебли цветов резинкой. Я протягиваю ей деньги, не спрашивая о цене, а она берет, не глядя, и не делает никаких попыток дать мне сдачу. Я заставляю себя произнести «спасибо» и «доброго вечера», быстро захожу в подъезд, не слушая, как она говорит, чтобы я отдал букет
Я поднимаюсь в квартиру и сразу ставлю цветы в воду.
Анна благодарит меня за эти букеты. Сам я не замечаю их красоты, перед моими глазами стоят грязные узловатые пальцы старухи, желтое ведро, городская суета, толпы уставших людей с потухшими глазами.
Я и любил, и ненавидел Париж. Временами в голове была лишь одна мысль — сбежать как можно дальше отсюда. Но Анна хотела жить только в центре города, посреди его шумного и грязного хаоса она чувствовала себя как дома. Ни в одном другом месте она не ощущала себя такой свободной. В мыслях я часто возвращался на Удден, в тишину Северного моря, и на берега Атлантики, где песок и воздух пропитались морской солью. «Туалетный человек», подметающий цементный пол, смешался с отцом Анны и с Эме. Вместе они стояли перед домом на Уддене или на улице в нашем квартале, а я метался за их спинами, соединив в себе все эти три образа. Я поворачивался к Анне, одетой в летнее легкое платье. Ее тело просвечивало сквозь ткань. Я спешил к ней с пальто в руках, чтобы согреть ее, но она повернулась, ушла вперед и, завернув за угол, исчезла из виду. Улицы опустели, все исчезло.
Однажды я сам отвез наших дочерей в Швецию, когда им было лет семь-восемь. Анна каждый день работала над выставкой, уходила рано утром и поздно возвращалась, а иногда и ночевала в студии. У девочек были каникулы, и я уже предчувствовал тоскливые дни в ожидании Анны, наше мрачное настроение — мы, все трое, боялись его и ненавидели.
Мы пробыли несколько дней в Мальме и Копенгагене, но я порядком устал. Девочки хотели походить по магазинам, перейти мост и развлечься в парке Тиволи, а меня тяготило такое бесцельное времяпрепровождение. Весь мир, казалось, погрузился в праздность. И сами девочки, мои собственные дети, с каждым днем все больше казались мне чужими. Дело осложнялось тем, что я был на родине, но дома, в который можно было вернуться и погостить, у меня не осталось. Я странным образом чувствовал себя чужаком в родных краях.
Я так тосковал по Анне, что у меня болело все тело, без нее все теряло смысл. Я привык заботиться о девочках сам, но теперь чувствовал себя весьма неуверенно и не знал, что от меня требовалось как от отца. Стоит ли покупать девочкам то, на что они указывали пальцем? Должен ли я разнимать их во время ссор или следить за их речью и поведением за столом? Что для них лучше и как нам вместе развлекаться? Знал ли я вообще когда-нибудь своих детей?
Дома в Париже наша связь была нерушимой, но поездка в Швецию внесла разлад между нами. Девочки стали совершенно неуправляемыми и крутились как волчки, не обращая на меня никакого внимания. Им всего было мало, они прыгали, смеялись, передразнивали меня и других взрослых, которые к ним обращались.
Я старался придумать какие-то занятия, которые увлекут нас всех, но они не хотели делать то, что я предлагал, и я раздражался, что тут же отражалось на детях, которые моментально все замечали.
Ужин превратился в настоящее мучение, две маленькие девочки вошли в раж, а я судорожно соображал, как их приструнить. Дочери часто настаивали на своем, и мы питались только пиццей или гамбургерами. Один раз я выбрал китайский ресторан и заказал на свой вкус еду на всех, но девочки надулись и вяло ковырялись в тарелках. Даже большой аквариум с морскими обитателями не смог развеять их пасмурное настроение.
После китайского ресторана я спал отвратительно, в номере было душно, а окно не открывалось. Горло жгло от кисло-сладкого соуса, и монотонно гудел вентилятор. Я метался по кровати, простыня сбилась к ногам, и на рассвете я решил, что сегодня мы как следует поедим и отправимся в настоящее путешествие. Мы поедем в Волшё! Я не был там больше двадцати лет. Мой отец уехал оттуда вскоре после меня, и я не знал, что стало с домом и садом, хотя не раз размышлял об этом.
Пока девочки завтракали и смотрели детский канал по телевизору, я пошел в офис компании «Авис» напротив отеля и взял напрокат машину. Через час мы уже ехали из города, прочь от суеты, магазинов, парков и гамбургеров. Мне удалось найти дорогу в новых съездах и кольцевых развязках и привезти детей прямо к моему дому, как будто я ездил по этому маршруту каждый день. Девочки на заднем сиденье пели и читали вывески.
Мы заехали довольно далеко. Мысленно я уже подготовился к тому, что все здесь изменилось, деревни разрослись, но оказалось наоборот. Мы увидели редкие дома, огромные поля и пустынную дорогу между тихих деревень.
Я ничего не знал о нынешнем владельце дома, да и жил ли там вообще кто-нибудь. Мы заехали в пустой двор, все двери и окна в доме были закрыты. В остальном он выглядел в точности так, как в тот день, когда я его покинул. Плющ на фасаде остался таким же зеленым и густым, цвет окон и дверей не изменился. Время здесь будто остановилось. Все было таким знакомым и привычным, что я не удивился бы, если б мой отец открыл одно из окон на верхнем этаже и позвал меня.
Я поднялся по ступенькам и позвонил. Никто не открыл. Девочки тоже позвонили по разу — им не терпелось попасть в дом, чтобы посмотреть, как я жил, когда был маленьким.
— Давайте тогда погуляем в саду, наверняка чуть позже кто-нибудь вернется домой, — предложил я.
Мы пошли к пруду, девочки, возбужденные поездкой на машине, поддавали ногами прошлогоднюю листву.
Стояла ранняя весна, и было еще холодно. Я подумал, что мне следовало взять для дочерей шапки. Моя постоянная боязнь не справиться с самыми обычными вещами, казалось, никогда не пройдет. Она появилась у меня в
