Довольно быстро выяснилось, что никто из находившихся в Озерках военнослужащих в Ленинград не собирается. А если бы и собирался, то ехать все равно было не на чем: полчаса назад на единственной полуторке отбыли на передовую переброшенные из-под Вологды артиллеристы.
— Такое, значит, отношение, — проговорил капитан с непонятной (но чрезвычайно не понравившейся коменданту) интонацией и потребовал телефон — позвонить в управление НКВД.
В управлении, после некоторых колебаний, пообещали выслать за капитаном мотоцикл с коляской. О том, что этот мотоцикл должен был поджидать Шибанова к моменту его прилета, дежурный по управлению слышал впервые в жизни и искренне этому обстоятельству удивился, из чего капитан сделал вывод, что шифрограмма из Москвы, сообщавшая о его визите, застряла где-то по пути.
Вопреки известной пословице, утверждающей, что ничего нет хуже, чем ждать и догонять, капитан Шибанов догонять вполне любил и умел. Да и против ожидания (например, в засаде) он ничего не имел, если только на это ожидание не расходовалось драгоценное время. Сейчас же, расхаживая вдоль взлетно- посадочной полосы, он ярился, как тигр, запертый в тесной клетке. Задание было предельно простым: забрать из архива Большого дома личное дело Льва Гумилева и отыскать в спецхранилище изъятые у него при аресте предметы. Сесть на самолет и вернуться обратно в Москву. Точка. Все это при некоторой сноровке можно было выполнить за двенадцать часов — три часа полета до Ленинграда, три часа на обратную дорогу, шесть часов на то, чтобы найти фигурку попугая и карту. Недопустимо много, учитывая тот факт, что уже идет ночь с воскресенья на понедельник, а завтра день рождения Кати. Конечно, отмечать она будет не раньше девяти, после того, как закончатся занятия, но если полночи ожидать мотоцикла, то можно не успеть и к вечеру.
Короче говоря, Шибанов был в бешенстве, и не преминул сорвать накопившуюся злость на ни в чем не повинном мотоциклисте, появившемся в Озерках только в начале шестого утра.
— Стесняюсь спросить, — ледяным голосом осведомился капитан, — как называется ваш удивительный агрегат, сержант? Может быть, это самодвижущаяся коляска Уатта? Или паровоз братьев Черепановых? А почему я не вижу перед ним марширующего трубача, который должен предупреждать граждан об опасности попасть под колеса этого чуда техники?
Сержант растерянно хлопал глазами, явно не успевая следить за потоком красноречия московского гостя.
— Так точно, — сказал он, когда капитан, наконец, иссяк.
— Что «так точно»? — рявкнул Шибанов. — Ты почему пять часов сюда добирался? Я бы за это время пешком до Литейного дошел!
— Так обстрелы ведь, — пожаловался сержант. — Когда стреляют, ехать нельзя.
— Болван, — сказал Шибанов, плюнув на землю. — Чтоб обратно домчал меня, как птица-тройка удалая. Все понятно?
— Так точно, — отозвался сержант и завел мотор.
Они проехали проспект Энгельса, выехали по прямой на проспект Карла Маркса (мелькнул по ходу Сампсониевский собор со снятыми колоколами), вырулили на Пироговскую набережную и стрелою понеслись по ней, когда акварельное небо разорвалось над ними с оглушительным треском. В воздухе что-то зашипело, словно на раскаленную сковороду плеснули масла, и угол здания, к которому они подъезжали, с грохотом обрушился на мостовую. Мотоциклист вильнул и объехал гору обломков.
— Обстрел! — крикнул он, оборачиваясь к Шибанову. — Надо в подворотню спрятаться!
— Я тебе дам — прятаться! — рявкнул капитан. — Гони давай, инвалидная команда!
Ветер наотмашь бил ему в лицо. Пространство расползалось перед Шибановым, словно ветхая ткань. И слева и справа ухало и гремело, шрапнелью летели каменные осколки, но мотоцикл, подбадриваемый веселым матерком капитана, изо всех сил несся к назначенной цели…
Потом Шибанов увидел, как поперек дороги медленно падает фонарный столб, вырванный из асфальта взрывной волной. Он падал так медленно, что капитан до последнего надеялся проскочить. Не успели — столб рухнул аккурат перед ними, мотоцикл налетел на него передними колесами, перекувырнулся в воздухе и рухнул.
Разлеживаться на острых обломках мостовой Шибанов не стал. Поднялся, отряхнул гимнастерку, помог встать ошарашенному сержанту. Мотоцикл лежал на боку, одного колеса у него не было.
— Последний рейс «Веселой черепахи», — заметил Шибанов сочувственно. — Что ж, машинку все равно уже давно было пора сдавать в утиль.
В двадцати метрах от них разорвался снаряд, обдав их каменной крошкой. Сержант испуганно присел.
— Вот что, — проговорил Шибанов, глядя на него сверху вниз. — Тут пешком долго ли добираться?
Сержант помотал головой.
— Да нет, километра два осталось. Товарищ капитан, давайте переждем обстрел и меньше, чем за полчаса, доберемся.
— Беги, сержант, — махнул рукой Шибанов. — Прячься. А я, пожалуй, пойду. Ты мне только дорогу объясни.
До Большого дома он не дошел совсем немного. Неподалеку от моста вдруг тяжело грохнуло сзади, и капитан почувствовал, что его подхватывает и несет на большой мягкой ладони невидимый гигант. Потом гигант со всего размаху швырнул его лицом на мостовую, и Шибанов потерял сознание.
Авианалет начался в три часа ночи. Тишина над городом наполнилась ревом моторов, вдали загремели первые взрывы, затряслась земля. Рольф не шелохнулся, продолжая наблюдать в бинокль за главным входом в Большой дом.
— Сейчас там зазвучал сигнал воздушной тревоги, — сказал из угла Раухер. — Через десять минут весь персонал будет в бомбоубежище.
— Отлично, — не оборачиваясь, ответил Рольф. — Через пять минут выходим на улицу.
Морозов сунул в рот очередную папиросу.
— Да, кстати, — добавил Рольф, — курево оставите здесь.
— Это еще почему?
— Дым демаскирует. Вас этому не обучали?
— Я не полевой разведчик, — буркнул Раухер. — Я, между прочим, профессиональный музыкант.
Он чувствовал себя скверно. Надежда вырваться из мертвого города, вспыхнувшая было при виде сильных и уверенных в себе парней Отто Скорцени, гасла с каждой минутой. И зачем только он согласился на эту авантюру?..
— Значит, парень, за которым мы сюда пришли, сидит в лагере, — задумчиво сказал Рольф, прочитав последние из писем Льва Гумилева сестре. — В таком случае нам нужно добыть хотя бы найденные им предметы.
— Как это — «добыть»? — спросил Раухер. — Их же забрали следователи НКВД!
— А мы заберем их обратно, — спокойно ответил Рольф.
— Это безумие! Что такого ценного в этих предметах, чтобы лезть прямиком в пасть тигру?
Рольф посмотрел на него и улыбнулся.
— Я не знаю. Но этот парень и его находки заинтересовали больших людей в Берлине настолько, что они уговорили старину Отто рискнуть тремя своими лучшими головорезами. Значит, что-то в них все-таки есть.
Раухер пожал плечами. После того, как Рольф на его глазах хладнокровно задушил Елену Гумилеву, он побаивался этого вечно улыбающегося диверсанта. Кроме всего прочего, Рольф был чертовски проницателен.
— Признайтесь, дружище, вы ведь поддерживаете кое-какие неформальные отношения с местной тайной полицией? — спросил он, когда они вдвоем сидели у Морозова на кухне и ели разогретую на огне тушенку. Раухеру все-таки пришлось поделиться с гостями своими консервами — их собственные запасы уже закончились.
— С чего вы взяли? — сердито буркнул Морозов.
