жениха — и свадьбы тоже не будет, — думала Дом, целеустремленно шагая по коридору. — Если Черная Роза умрет — мы, все четверо, будем свободны!»
Конечно, он — кузен короля… и вряд ли Людовик посмотрит на это убийство сквозь пальцы. Но его величество далеко на севере, в Париже; пока эта весть дойдет до него, может многое случиться. В Руссильон приедут барон Дюваль и граф де Монсегюр… и отцу, волей-неволей, после убийства герцога, придется вновь встать на сторону правого дела!
Дом постаралась холодно и ясно представить себе, как убьет Черную Розу.
«Он лежит в ванне. Я тихо открою дверь, прошмыгну в спальню, подкрадусь сзади… Я схвачу его за волосы, запрокину ему голову назад — и полосну по горлу! Кровь, наверное, ударит фонтаном до потолка. Его тело забьется в предсмертных судорогах. Но я сорву с него его проклятую маску, — если, конечно, он её не снял, — буду смотреть, как тускнеют и закатываются его глаза, — и сердце мое не дрогнет жалостью, как было с его оруженосцем! Я не облегчу его муки, не вонжу кинжал ему в сердце! Это чудовище не заслужило «укола милосердия»!
Но, как ни настраивала себя Доминик, когда она подошла к комнате сестер, ноги у неё подкашивались, сердце трепыхалось, как птичка, попавшая в сеть, а кулачок, сжимавший ключ, стал мокрым от пота. Правда, к чести Дом, все это было следствием скорее не страха, а волнения.
Она уже протянула руку с ключом, чтобы вставить его в замочную скважину, — но дверь вдруг приоткрылась изнутри, и до девочки донеслись голоса. Дом застыла на мгновение, а затем метнулась в темный проем между дверью и стеной… Проклятье! Она опоздала! Герцог был не один!
Мужской голос — это был де Брие, он стоял по ту сторону двери, в двух шагах от Доминик, — произнес, продолжая начатый разговор:
— … Извини, что не дал тебе понежиться в ванне. Но ты должен сам посмотреть на них и выбрать…
— Подожди, Анри, — отвечал второй голос, гораздо более низкий и глубокий, и Доминик поняла, что он принадлежит её заклятому врагу Черной Розе, — эти застежки. Я отвык носить такую одежду, черт возьми!
— Да, это тебе не рубашка, а сверху кольчуга, — отвечал граф. — Но придется привыкать. Скоро войне конец! А что касается этого наряда, — и пусть это послужит тебе утешением, — сегодня вечером его будет снимать с тебя твоя молодая жена.
Дом криво улыбнулась. Не дождетесь, монсеньор!
Послышался звон шпор, и де Брие, не закрыв плотно дверь, отошел в глубину комнаты.
Но у Доминик был тонкий слух и, хотя мужчины говорили негромко, она слышала каждое их слово.
— Что мои оруженосцы? — продолжая одеваться, спросил Черная Роза.
— Граф разместил их в нижней комнате донжона. Жан-Жака осмотрел капеллан Руссильона, — кажется, священник у них в замке и за врача, — и сказал, что ничего серьезного нет, правда, крови вытекло порядком.
— Кровопускание Жан-Жаку полезно; уж слишком он горяч и задирист, этот юный парижский петушок!
— Он страдает, похоже, не от боли в ране, а от смертельно уязвленного самолюбия. Над ним одержала верх девчонка! Для сына графа де Сю это страшное унижение! А Жерар де Парди трясется от страха из-за твоего знамени, которое растоптала эта же девица!.. Вот, наверное, было зрелище! — весело сказал де Брие.
Доминик ожидала, что сейчас Черная Роза разъярится, заскрежещет зубами или разразится страшными проклятьями в её адрес, — ведь рыцарское знамя было символом доблести и чести, и почиталось как святыня, — но вместо всего этого герцог искренне расхохотался.
— Анри! Я давно уже так не смеялся! Эта девочка — просто ураган! За какие-нибудь полчаса она умудрилась растоптать мой стяг, ранить моего оруженосца и, наконец, плюнуть мне самому чуть не в лицо! Кровь Христова! Если бы это был мужчина, — он не прожил бы и трех минут! Рыжая бестия!.. А как она сражалась! Как ускользнула из-под венецианского удара! А ведь Жан-Жак неплохой мастер, и я сам кое- чему его научил… Чтобы какая — то девчонка так владела мечом!..
Дом вся обратилась в слух. Похвала герцога её воинскому мастерству, помимо ее воли, приятным теплом разлилась по телу.
— Хотел бы я это видеть, — промолвил граф. — Вот с такой женой ты бы точно не соскучился!
— Что ты говоришь, Анри? Она меня ненавидит, — так, что даже не пытается скрыть это! От такой чертовки можно ждать чего угодно, — яд в кубок с вином или кинжал в грудь в первую брачную ночь!
«Да, ты прав», — подумала Дом, невольно сжав рукоять стилета.
— О, такая женщина, монсеньор, умеет и ненавидеть, и любить! Надо только суметь разгадать её и направить чувство в нужное русло, — и самая жгучая неприязнь превратится в столь же пылкую любовь!
— Или наоборот, — мрачно произнес Черная Роза.
— Ты о Бланш?
— Да. Разве её необузданная и дикая страсть не истерзала меня? Она как пожар, оставивший за собой мертвое пепелище…
«Кто такая эта Бланш? Наверное, одна из его мерзких женщин», — скривившись, с отвращением решила Доминик. Хотя она легко могла незаметно покинуть свое укрытие и убежать, — тем более, что уже поняла, что не сможет совершить задуманное ею, — она не собиралась делать этого. Конечно, знала Дом и то, что подслушивать очень нехорошо, но разговор за дверью становился все интереснее.
— Но там, где по земле прошел огонь, трава вырастает ещё гуще и сочнее, чем прежде, — сказал де Брие. — Так и ты возродишься к новой жизни!
— Надеюсь. Но мне не хочется больше ни пылких страстей, ни юношеских безумств. Сейчас я предпочитаю ровную привязанность, уважение, взаимопонимание. Я хочу мира и спокойствия, Анри! Война бесконечно утомила меня, мне надоело спать и есть в седле, неделями не снимая с себя лат; мне осточертели ханжеские проповеди отцов-инквизиторов, оправдывающие пытки и сожжение еретиков- катаров… А больше всего мне ненавистен Монфор, эта бездушная жадная скотина, похваляющаяся своими насилиями и грабежами, как самыми блистательными победами!
«Он лжет даже своему другу,» — с презрением сказала себе Дом.
— Будьте осторожны в выражениях, монсеньор, — переходя на «вы», тревожно промолвил молодой граф. — Не забывайте: инквизиция не дремлет! А Монфор, как вам известно, послан в Лангедок не Людовиком, как вы, а самим Папой, освятившим его миссию как Крестовый поход против еретиков. Вспомните и о позорной участи графа Раймонда Тулузского, обвиненного в пособничестве альбигойцам и распространении ереси; в Сен-Жиле его, обнаженного по пояс, били плетьми на городской площади, как жалкого раба. Я боюсь за вас; боюсь, что и ваш кузен, король Людовик, не сможет защитить вас, если обнаружатся ваши мысли… и, что еще опаснее — ваши деяния!
Доминик затаила дыхание. О чем говорит этот Анри? Какие такие деяния совершил Черная Роза?
Но герцог решил сменить тему разговора.
— Не будем об этом сейчас. У нас впереди куда более радостное событие — моя свадьба. Так поговорим лучше о моей невесте. Как ты думаешь, — она тоже ненавидит меня, как та девчонка?
— Что тут можно сказать, монсеньор? Она выглядит тихой, кроткой и застенчивой; к тому же это Евангелие и крест на груди… Я бы не хотел иметь такую набожную жену, клянусь честью! Конечно, моя Розамонда тоже скромна и тиха; но эта — просто настоящая монашка!
— Что ж, возможно, ей удастся замолить мои грехи? Я вижу в приказе короля и в выборе графа Руссильона божественный промысел, Анри! Неужели за все, что я перенес, я не заслужил, наконец, тихого семейного счастья? С этой девушкой меня соединяет сам Господь! И, если даже сейчас она ненавидит меня, — клянусь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы растопить эту ненависть, сделаю все, чтобы она меня полюбила!
— У тебя впереди всего одна ночь… а потом вы расстанетесь и, может быть, надолго.
— Но не навсегда! И даже одна эта ночь должна изменить мнение моей невесты обо мне. Кем она меня считает? Дьяволом во плоти, чудовищем без души и сердца? Она вся сжимается от страха, когда
