— Ну, мерзавец… Ты мне за все это дорого заплатишь! — зарычал разъяренный оруженосец.
Казалось, вид крови привел Дома в чувство; он неожиданно успокоился и уже довольно спокойно повторил, прибавив формулу, обязательную для рыцарского поединка:
— Я — Доминик де Руссильон. Я клянусь честью, что четыре поколения моих предков были свободными людьми. И я тебя вызываю сразиться со мной!
Наблюдавшие поначалу эту сцену крестьяне давно уже попрятались кто куда, боясь попасть под руку разгневанным господам, — и на дворе замка никого теперь не осталось, кроме Дома, его двух друзей и пажей герцога.
Слова Дома прозвучали в полной тишине и вдруг отрезвили всех пятерых подростков. Тяжело дыша, веснушчатый мальчишка и размазывающий по лицу кровь из носа парижанин мерили друг друга угрюмыми взглядами.
— Я принимаю твой вызов, Руссильон, — наконец, сказал Жан-Жак. — И, клянусь Спасителем, ты не увидишь сегодня заката солнца!
Он обернулся к Жерару:
— Дай ему свой меч. Деревяшкам не место на настоящем поединке!
Пьер и Филипп в это время что-то шептали на ухо Дому, который яростно мотал головой.
— Это сумасшествие, Доминик! — наконец, воскликнул Филипп. — Я немедленно скажу все графу!
— Только попробуй! — сверкнул на него глазами мальчик. — И нашей дружбе конец навсегда!
— Что ж, господа, — сказал он Жерару и Жан-Жаку, — здесь, на дворе, драться неудобно, — нас могут увидеть и помешать нам. Но на крепостной стене есть прекрасное место. Там ровная широкая площадка, подходящая для нашего боя. Предлагаю пойти туда.
Жан-Жак кивнул; но его друг сказал:
— А как же конь герцога и наши лошади?
— Поскольку нас трое, а вас всего двое, будет честным, если здесь останется один из моих друзей, — промолвил Дом. — Пусть Пьер посторожит лошадей, пока мы… пока не вернется тот, кто победит, — мрачно закончил он.
— Справедливо, — сказал Жан-Жак. — И если твой друг, Руссильон, захочет помочь тебе и вступить в схватку, — Жерар возьмет его на себя!
— Но у меня же не будет меча! — возразил нормандец.
— Я дам тебе свой кинжал, а ты дашь свой другу Руссильона. В таком случае вы будете одинаково вооружены, так же как и мы.
И четверо мальчиков направились к лестнице, ведущей на крепостную стену.
Пока они поднимались по крутым ступеням наверх, идущие впереди Дом и Филипп вели между собой разговор на окситанском языке.
— Одумайся, Дом, остановись! — сказал очень бледный Филипп. — То, что ты делаешь, — безумие! Оскорбление нанесено тобой и, возможно, если ты извинишься…
— Извиниться? Кровь Господня! Да никогда в жизни! Я могу повторить тысячу раз все, что было сказано мною! Герцог Черная Роза — чудовище, монстр, заливший вместе с Монфором кровью невинных весь Лангедок! Он — убийца, насильник женщин и детей, гнусная, омерзительная скотина! И эти двое вполне под стать своему господину…
— О Боже, если бы я остался с лошадьми… — пробормотал как бы про себя Филипп.
— Да, я прекрасно знаю, что ты бы сразу бросился к моему отцу. Поэтому внизу и остался Пьер, — он-то не предаст меня, как сделал бы ты.
— Послушай, Дом. Этот оруженосец выше тебя и явно сильнее… И потом, потом — он… он…
— Ну, договаривай! — гневно промолвил Дом. — Он — мужчина, ты это хотел сказать? А кто я? В его глазах я — жалкий мальчишка, деревенский увалень, умеющий размахивать только деревянной палкой! Но я заставлю его изменить обо мне мнение! Он не знает, что мой отец давал мне уроки с трех лет, не знает, что я и с вами каждый день упражняюсь по нескольку часов… Не знает, что сам граф де Монсегюр — лучший меч Лангедока! — сказал, что я — достойный для него противник, и что только мужской силы не хватает моим рукам, а в ловкости и проворстве мне нет равных!
— О чем это они там переговариваются? — спросил Жерар Жан-Жака.
— Видимо, совещаются, какую тактику выбрать в поединке, — насмешливо отвечал его друг. — Щенок, конечно, не трус. Но вряд ли этот деревенщина знает больше пяти самых простых приемов! Вот увидишь, — я уложу его на первой же минуте! И, на крайний случай, — прибавил он с кровожадной радостью, — у меня есть ещё венецианский удар монсеньора!
— Жан-Жак! Убивать сына графа де Руссильон, в его собственном замке… это очень плохо пахнет!
— Ты что, не помнишь, что говорили монсеньор и граф де Брие о Руссильоне? У него нет сыновей, одни дочери!
— Тогда… тогда как же этот мальчишка называет себя графским сыном… и как ты ему поверил? Ты же не можешь драться неизвестно с кем! — недоумевающе воскликнул Жерар.
— Ты не понимаешь, простак? — Ухмыльнулся парижанин. — Этот щенок — графский ублюдок, прижитый им от какой-нибудь замковой потаскухи! И, голову даю на отсечение, у Руссильона он не один — наверняка, целая дюжина. Так что невелика потеря. А я решил все-таки биться с ним, потому что он, во- первых, страшно оскорбил меня и монсеньора, и, во-вторых, в этом юнце все-таки течет графская кровь — пусть и наполовину!
Но вот мальчики вышли на площадку, о которой говорил Дом. Она была прямоугольная, около двадцати туазов[7] длиной и десяти — шириной, и представляла идеальное место для предстоящего поединка. С площадки открывался чудесный вид на цветущие отроги Пиренеев; слева высилась башня донжона, которая служила жилищем уже нескольким поколениям Руссильонов. На площадку выходило всего одно окно, и оно привлекло внимание Жан-Жака.
— Что это за окно? — подозрительно спросил он. — Нас могут увидеть оттуда.
— Это окно комнаты моих младших сестер, Мари-Николь и Мари-Анжель, — отвечал Дом. — Они сейчас на кухне, где кухарка жарит голубей, и не скоро вернутся к себе.
Жан-Жак успокоился. Он снял свое сюрко и бережно сложил его на камнях парапета, оставшись в своей алой рубашке-котте, рукава которой он засучил выше локтей. Затем, опустившись на колени, он прочитал» Отче наш» и поцеловал висевшее на груди золотое распятие. Дом последовал его примеру и тоже прочитал молитву; ибо оба мальчика чувствовали, что только один из них покинет площадку живым.
…Теперь, когда поединок был близок и неминуем, оба соперника стали серьезны и сосредоточены. Встав с колен и беря в руки мечи, они обменивались оценивающими взглядами. Впрочем, Жан-Жак был полностью уверен в своем превосходстве; хотя ему и не приходилось еще убивать противника в подобном поединке, он был много раз свидетелем подобного, и никогда ни жалость к побежденному, ни ужас при виде предсмертных мук не трогали его кровожадное сердце. Разглядывая сейчас невысокого, тоненького, почти хрупкого Дома, оруженосец Черной Розы даже досадовал, что в первом серьезном бою ему достается такой слабый и неумелый противник.
Однако, когда Дом взял в руку длинный обоюдоострый одноручный меч и несколько раз ловко перекинул из правой руки в левую, примеряясь к его тяжести и проверяя баланс и центровку клинка, Жан- Жак невольно насторожился.
Но вот мальчики встали в боевую стойку, — и поединок начался. Оруженосец герцога сразу пошел в наступление, делая неуловимо быстрые выпады; Дом отступил, почти не парируя; но, как заметил паж, отступил так, чтобы Жан-Жак повернулся лицом к солнцу.
«Хитрый, щенок!» — подумал юный парижанин; но подобная тактика была ему хорошо известна, и он не купился на эту уловку. Он теснил Руссильона к парапету, стремясь зажать юнца в угол, так как понимал, что тому не по силам ближний бой; Дом же стремился к схватке на расстоянии, потому что в ней нужны были больше быстрота и ловкость, а именно эти качества давали сыну Руссильона некоторое преимущество перед явно сильнейшим противником. Парируя удары Жан-Жака, мальчик ускользал в сторону, не давая прижать себя к стене, выжидая и одновременно экономя силы, зная, что в бою с тяжелым мечом они
