оказалась нарушена совершенно неожиданным образом. Сначала с шумом распахнулась дверь собрания, выпуская наружу вопреки строжайшему приказу о светомаскировке полосу яркого электрического света. Затем на улицу выбежал человек в форме прапорщика флота. За ним по пятам из этого же здания проследовал сухопутный поручик с шашкой на боку. Шолов и Веточкин остановились, наблюдая разворачивающуюся сцену.
– Извольте убрать от меня руки! – выкрикнул прапорщик, когда поручик приблизился к нему вплотную.
– А я вам покажу, куда смотреть надо! – громко и зло проговорил сухопутный поручик. – Вон туда, где ваши корабли вверх тормашками плавают!
При этих словах поручика стоявший в отдалении вместе с Веточкиным Егор Шолов набычил шею и шумно задышал носом. Однако остался на месте и ничего не произнес.
– Поручик Жилов, немедленно успокойтесь! – послышались с порога Морского собрания другие голоса. На улицу вышли еще несколько морских офицеров. Чинов их в темноте было не разобрать.
– Успокоиться?! – взорвался сухопутный поручик Жилов. – Русский флот перетопили – а вы спокойны, да! Кто из моряков на фортах с нашим братом, ванькой серым, сражается – тем почет и уважение. А кто по собраниям мадеру хлещет, денежки казенные по тройному окладу пропивает – тех как назвать?!
– Господа, это прямое оскорбление…
– Господа, звоните командиру порта! – закричал с улицы своим товарищам ближе всех стоявший к разбушевавшемуся поручику флотский прапорщик. – Это безобразие надо прекратить!
– Безобразие?! – окинул моряков яростным взглядом Жилов. – Сейчас будет вам безобразие…
И устремился бегом к коновязи. Через несколько мгновений в круг света, распространяемый от так и не затворенной до сих пор двери, влетела фигура верхом на коне.
– Трусы! Подлые трусы! – кричал Жилов, со свистом размахивая шашкой над головой.
Морские офицеры, теснимые пляшущей под седоком лошадью, начали отступление к зданию собрания.
– Да он с ума сошел! – закричал с улицы отрезанный от товарищей флотский прапорщик.
– Господа, да он же контуженый! – раздались голоса моряков у самой двери собрания. – Да что с него взять, господа!..
Дверь в Морское собрание захлопнулась. На улице стало темно и тихо. Лишь слышны были быстро удаляющиеся вниз по улице шаги флотского прапорщика. Жилов со щелчком вогнал шашку обратно в ножны и, потрепав коня по холке, шагом поехал в противоположную сторону.
– Заказал у них в собрании бутылку вина, так, видите ли, после второго звонка отпускать не положено. Морским, значит, можно, а сухопутным не положено… – вполголоса ворчал проезжающий мимо Жилов, не глядя по сторонам. Казалось, что он жалуется собственной лошади. – И буфетчик их крыса, и сами они трусы…
Конь пофыркивал и будто бы сочувственно тряс гривой.
Шолов и Веточкин переглянулись.
– Однако… – протянул свое излюбленное Петя.
– Да, господа тоже отдыхать умеют, – хмыкнул Шолов. И закончил неожиданно серьезно: – А с флотом и вправду беда. Профукали в Артуре флот…
Веточкин не нашелся, что сказать в ответ.
– Ладно, бывай! Бог даст, свидимся, – протянул руку Шолов.
На следующее утро вольноопределяющийся Веточкин представлялся своему новому командиру. Им оказался… поручик Жилов.
– Ой, – сказал Петя, завидев поручика.
Жилов удивленно вскинул бровь. Об увиденном накануне вечером Веточкин решил молчать. Щелкнув каблуками, он доложил о своем прибытии по всей форме. Впрочем, инцидент в Морском собрании, насколько мог знать Петя, никаких последствий не имел. Разве что само собрание по распоряжению командира порта адмирала Григоровича было теперь приказано закрывать в восемь часов вечера. Жилов со своей охотничьей командой оказался прямиком только что с одного из участков порт-артурского сухопутного фронта, на котором в последние дни было особенно тяжело. Через несколько дней охотники, отдохнув и пополнившись личным составом, вновь отправились на передовую. Вольноопределяющийся Веточкин был в их числе.
На рубежах обороны крепости установилось затишье. Стрелки в окопах скучали, время от времени переругиваясь с японцами там, где позиции враждующих сторон проходили совсем близко друг от друга. Те отвечали по-русски, коверкая слова, особенно нецензурные. Это вызывало с нашей стороны взрывы хохота. Иногда споры приводили к стихийным перестрелкам, впрочем, очень быстро стихавшим. Начинала чувствоваться обоюдная усталость от позиционной войны. К тому же погода выдалась в те дни жаркая. Тысячи неубранных на нейтральной полосе трупов, оставшихся лежать после ожесточенных штурмов, быстро разлагаясь, источали смрад и зловоние. В летнем воздухе стоял постоянный звон – это роились мириады здоровенных зеленых мух. Подобно остальным стрелкам, находясь в окопах передового охранения, Веточкин засовывал в ноздри смоченную в керосине паклю – иначе дышать было попросту невозможно. Надо полагать, не меньшие неудобства испытывали и японцы. В конечном счете к русским позициям под белым флагом заявились японские парламентеры во главе с церемонным майором Ямооки. Ими было предложено русскому командованию заключить однодневное перемирие на всем порт-артурском фронте с целью захоронения убитых. Русское командование не возражало. Так Веточкин стал свидетелем и участником весьма любопытных событий. Пока нижние чины обеих противоборствующих сторон убирали трупы, русские и японские офицеры сошлись на нейтральной полосе. Кое-где были даже разбиты большие шатровые палатки. Под их сенью как ни в чем не бывало противники друг с другом выпивали и закусывали, обмениваясь мнениями о ходе военных действий на русском и европейских языках. Находясь вблизи одной из таких палаток, Веточкин разглядывал стоявших совсем близко японских офицеров, беседовавших с поручиком Жиловым. Все держали в руках рюмки, а Жилов охотно угощал японцев коньяком. Петя пригляделся к японцам – пропыленные мундиры, уставшие лица, любезные улыбки. Прекрасно говорят по- русски, остроумно шутят. Воздают должное героизму обороняющих Порт-Артур русских войск. Вот Жилов предлагает тост за доблестную японскую армию. Все оживленно чокаются наполненными рюмками. Как будто и не было вчерашнего ожесточения! Пока что машина современной войны еще не уничтожила рыцарских понятий о чести и великодушии. «А ведь уничтожит, обязательно уничтожит, если все так пойдет и дальше», – с грустью думал Петя. Вот один из японских офицеров что-то говорит Жилову и склоняется перед ним в полупоклоне. Жилов наклоняет голову в ответ. Японский офицер отходит, в одиночестве рассматривает окрестности. Взгляд его задерживается на стоящем чуть в отдалении Веточкине. Ладно пригнанное обмундирование, аккуратный пробор, кошачьи усы… Где-то Петя нечто похожее уже видел.
«Бог ты мой, Хлебников», – похолодело все у Веточкина внутри. Петя машинально потер шею, как будто ее сдавило удушье, будучи не в силах ступить и шагу, посмотрел на лже-Хлебникова во все глаза.
В ответ – легкая улыбка под кошачьими усами и вдруг такой же, как перед Жиловым, полупоклон, исполненный собственного достоинства. Петя беззвучно открывал и закрывал рот, глядя, как лже- Хлебников (а как же его звать на самом деле, вот вопрос?) не спеша удаляется в сторону японских позиций, придерживая висящую на боку саблю…
– Ну вот, закончится война, поеду в Японию, – говорил вечером поручик Жилов. – Мне теперь там все двери открыты.
– Это почему же? – поинтересовался кто-то из полковых офицеров.
– Я, господа, помог им саблю погибшего принца отыскать, – пояснил поручик. – У них тут во время последнего штурма чуть ли не наследный принц сгинул. Уж они его искали-искали.
– Нашли?
– Нашли. Вместе с саблей. Представьте себе, как саблю завидели, так давай все вместе ей кланяться. Церемониал! Ко мне потом отдельно подходили в Японию приглашать, – улыбнулся Жилов. – После войны, разумеется.
– Простите, господин поручик, это не тот ли офицер приглашал, что в палатке с вами раскланивался? – вставил реплику бывший неподалеку Веточкин.
