печально рассказывая о том, что калита его совершенно пуста и в ближайшие пару-тройку лет навряд ли наполнится.
После того как окончательно расстроенный купец почти смирялся с мыслью о том, что плакали его гривенки и куны, а также давал в душе страшные клятвы, что теперь он этому князю никогда, ни за что, нисколько и ни на какой срок, Константин предлагал вариант.
— Я тебе сколько должен? — осведомлялся князь ради приличия.
— Ежели с резой брать, то без малого полсотни новгородских гривен, — уныло отвечал тот, не забыв, однако, указать не только сумму, но и процент, который на нее положен.
— Изрядно, — вздыхал Константин. — А давай-ка мы с тобой так поступим. Я слыхал, что ты с Житобудом не до конца за меха рассчитался. Должок у тебя перед ним имеется.
— Это так, — солидно склонял свою голову недоумевающий купец.
— И должок тот вместе с резой почти на шесть десятков киевок вытягивает, верно? Али новгородок?
— Не-эт! — возмущенно вопил купец. — Я хорошо помню — киевок.[17]
Причем возмущение его было столь глубоким, что он даже забывал спросить у князя, откуда тому известны их с Житобудом дела.
— Ну да, ну да, — охотно соглашался князь. — Действительно, киевок. Выходит, у нас с тобой долги почти одинаковы — ты ему столько же обязан отдать, сколько и я тебе?
Купец давать ответ не спешил.
Он тут же погружался в сложные мысленные подсчеты, закатив глаза куда-то вверх, к красному углу княжеской светлицы, и, вперив очи в икону Николая-угодника, долго шлепал губами.
Произведя подсчет, он неохотно сознавался:
— Да я ему, пожалуй, что и поболе малость должен.
— Стало быть, если ты мне долг вовсе простишь, с тем чтобы и Житобуд тебя своим не донимал, то ты еще и с прибытком будешь?
— Так он вроде как при смерти? — уточнял купец.
— Ну ты же сам ведаешь — наследники взыщут. Какая разница? К тому же это он ныне на тот свет собрался, а завтра как будет — одному только богу ведомо.
— Это так, — снова вздыхал торговец. — Только я-то тебя простить могу, а боярин меня… Не родился еще тот человек, коему Житобуд хоть куну дал, а потом про нее забыл напрочь. И что у нас выйдет?
— Хорошо у нас выйдет, — улыбался Константин. — Особенно после того, как мы грамотками об этих с тобой наших долгах обменяемся, чтоб все честь по чести было, без обмана.
— А ты как же с ним-то? — недоумевал купчина.
— А это уж моя печаль, — более сухо и резко отвечал князь, давая понять, что сюда лезть его собеседнику не стоит и допытываться о том, как именно он рассчитается со своим боярином, ему ни к чему.
Торговый гость вновь задумывался.
Что-то было не так в этой темной и непонятной истории. Что-то его смущало в предлагаемом обмене.
Но затем он вспоминал, что гривны, которые ему был должен за товары князь, он мысленно уже давно списал в убыток, а тут вдруг появлялась возможность получить их, и не просто сполна, да еще и с прибытком…
— Согласный я, — отчаянно махал рукой он. — Но чтоб из рук в руки грамотки друг дружке отдать, а не так, что я тебе ныне, а ты мне опосля, — предупреждал на всякий случай князя, по-прежнему опасаясь какого-то таинственного и пока невидимого подвоха.
— А то как же, — не возражал князь, и уже спустя несколько часов они выкладывали на стол уговорные грамотки.
Без обмана.
А еще через полчаса купец, донельзя довольный таким выгодным обменом, Константином и вообще жизнью, весело улыбаясь и прихлебывая хмельной медок из кубка, заливался соловьем, рассказывая внимательно слушавшему его князю о различных тонкостях торговли.
Константин старательно запоминал, попутно задавая уйму вопросов.
Они были разнообразными — о покупательных возможностях населения, и не только в различных русских княжествах, но и в иных странах, о том, какие расходы в пути и сколько приходится выкладывать на многочисленных «таможенных постах» налогов.
Обо всем этом купец говорил не таясь. Даже о том, какой прибыток может получить купец от своих товаров, и то рассказывал, но тут, правда, с одной оговоркой — про собственный он молчал.
Да это и понятно. Оттого, что ты выдашь чужие тайны, тебе не будет ни холодно ни горячо, зато раскроешь свои — князь и припомнить может.
Вот почему торговец оружием про цены на брони да мечи все больше помалкивал. Зато охотно отвечал, сколько получится прибытка у торгового гостя, если он, к примеру, купит зерно у булгар в сентябре, а продаст его в Новгороде ближе к весне.
Хотя и тут доход разный. Смотря какой год, или, скажем, ежели князь не убоится и сам пошлет своих людишек торговать мехами в заморские страны, но опять же смотря в какие — вниз по Днепру, в жарких государствах им одна цена, а в немецких городах — совсем иная.
Спохватывался он лишь на выходе из княжеского терема, уже поздним вечером, озадаченно почесывая затылок и размышляя, чего это он так разболтался.
Однако тут же придя к выводу, что никаких собственных секретов он все равно не выдал, успокаивался, щупал лежащую за пазухой собственную долговую грамотку, полученную от князя, и, довольный, шел спать.
Константин же не скупился.
Своим, русским, а особенно рязанским, не говоря уж про местных ожских, он мог за собственный долг из четырех десятков гривен уплатить пятидесятигривенной житобудовской распиской.
И не потому он так легко относился к подобному неравноценному обмену, будто считал, что авось не свое — чужое отдает. Не-ет. Тут иное было.
За своими — уверен был — не заржавеет. Если когда-нибудь нужда приключится, то они, ту расписку вспомнив, очень даже помогут, с лихвой вернут то, что он им сейчас, по сути дела, дарил.
К тому же чем больше оставался доволен удачной сделкой купец, тем больше он расслаблялся, а значит, становился словоохотлив и открыт. Что хочешь спрашивай — на все ответ даст… кроме своего кровного.
И князь спрашивал, исписывая лист за листом и помечая все, что могло бы ему пригодиться.
Сведения же эти…
Их ведь только на первый взгляд не оценить, не измерить. А возьми на перспективу, когда ими удастся воспользоваться? То-то и оно. Тут сразу даже не десятками — сотнями гривен пахнет.
Не то чтобы Константин питал пристрастие к торговому делу…
Отнюдь нет.
Скорее даже напротив. Не его это, ох не его.
Но он был реалистом. Сколько гривен на хорошую дружину да на все Минькины задумки надо — уму непостижимо. А где их взять?
Вариантов напрашивается всего три.
Первый — воевать и брать на добыче — Константин даже не рассматривал.
Оставалось два. Либо обложить всех подданных такими налогами, чтоб взвыли, либо подключаться к торговому делу.
И если первый выбор очень быстро вел в пустоту — сегодня ты его обдерешь как липку, ну, может быть, даже завтра из него что-то выжмешь, а после что делать? — то последний был как раз очень даже перспективен.
Но шиковал он так только со своими. С чужими вести себя надо было иначе, с учетом менталитета и даже национальности.
