…Но кто-то из слуг нечестивца Глеба поднял длань мерзкую на светлого князя, и руда алая из раны тяжкой полилася.
Но ниспослаша вседержитель, узрев мучения Константиновы, слугу своего, старца Всеведа, и тот, с именем божиим на устах, излечиша князя в одночасье, ибо того возжелаша сам господь.
Как раз тогда впервые в летописях упоминается имя волхва или отшельника Всеведа и говорится о его первой встрече с князем Константином.
Навряд ли положение дел с княжескими ранами было столь трагично, как описывают летописцы, но нет сомнений, что Всевед, благодаря своему знанию трав, изрядно облегчил страдания Константина, слегка ускорив как процесс их заживления, так и выздоровление князя.
Вообще же вокруг этого имени во многих русских летописях накручено необычайное множество различного рода легенд, включая предания об имевшемся у него так называемом посохе Перуна, который якобы мог как излечивать, так и убивать, в зависимости от того, хороший перед ним человек или плохой.
Однако в серьезном историческом труде, думается, было бы неверным отвлекать читателей, перенося их внимание от фактов и событий, действительно имеющих место, на средневековые выдумки и сказки, как бы они ни были красивы.
К тому же тут явная накладка. Если Всевед имел посох Перуна, то ясно, что он мог быть лишь волхвом, поэтому лечение князя с божьим именем на устах отпадает, а ведь именно об этом пишет Пимен.
Наиболее логичное объяснение напрашивается само собой — в судьбе Константина были встречи с двумя разными людьми, но… носившими одно и то же имя.
Есть и еще вариант. Если монах-отшельник Всевед действительно существовал, в чем мало кто из солидных исследователей той эпохи сомневается, то второй образ — эдакого всемогущего волхва, вдобавок обладавшего мифическим посохом Перуна, — по всей вероятности, выдумка и в летописи попал прямиком из народных сказок и легенд.
Глава 12
Пленение
Единственное, что хороший человек должен делать, — это быть справедливым. Жертва же своими силами, своею жизнью, своим счастьем есть всегда печальная и исключительная необходимость.
Посмотрев по сторонам, Константин понял, что ситуация складывается критическая. Краткая визуальная рекогносцировка местности к оптимизму тоже не располагала.
Справа, буквально в ста метрах, виднелся овраг, причем достаточно широкий. Попытаться его форсировать? Так пока лошади будут спускаться и подниматься по крутым склонам, те, что на холме, успеют несколько раз подскакать вплотную и расстрелять их в упор из луков.
Слева — низина с поблескивающей вдали озорной гладью, но до нее еще надо добраться, а судя по берегу, обильно поросшему камышом, кони увязнут в болотистой почве, не успев дойти до чистой воды. К тому же и озерцо-то само по себе маленькое, метров пятьсот в длину и вполовину меньше в ширину.
Назад дорога была открыта, но до заветной дубравы скакать и скакать, да и не имело смысла приводить на хвосте погоню, тем более что дальше, после того как они достигли бы дубравы, все равно получался тупик.
Итак, оставалось лишь два варианта. Первый — попытаться договориться, второй — идти напролом, однако от мысли прорываться с боем Константин отказался сразу же.
Отряд перед ними был небольшой, человек с полсотни, но для пятерых, из которых двое ранены, их хватало с лихвой, так что самым разумным было вступить в переговоры.
К тому же командовавший отрядом усатый воин, поджарый и уже в годах, был настроен миролюбиво. Он властно поднял руку, призывая своих бойцов не горячиться, на глазах у настороженных спутников Константина демонстративно снял с себя перевязь с мечом, вынул из правого голенища нож и все это передал одному из своих ратников.
Затем воин легонько толкнул сапогами в бока коня и не торопясь направился к небольшой группе, разыскиваемой вот уже четвертый день чуть ли не всей дружиной Глеба, разбитой на полусотни и разосланной по всем направлениям.
Константин еще ощущал слабость — все-таки крови из него вытекло немало, но чувствовал он себя достаточно бодро благодаря многочисленным отварам, которыми Всевед усиленно пичкал князя. Фляга с одним из них и сейчас была пристегнута к его поясу.
Он помедлил, решаясь, но надежда, что удастся выторговать хоть какие-то поблажки для своих спутников, а в идеале просто договориться, чтобы их всех отпустили, еще теплилась в нем.
Вначале была и еще одна, совсем уж шальная, сродни мечте. Вдруг этот отряд вовсе не по его душу? Кто знает, возможно, это люди, ну, скажем, пронского князя Изяслава.
Однако почти сразу ее вдребезги разбил Епифан, упавшим голосом заметив, что, кажись, усача он знает и тот состоит на службе у Глеба.
«Язык до Киева доведет, — размышлял Константин, пока ехал навстречу всаднику. — Интересно, куда доведет меня мой? Вообще-то мне гораздо ближе, всего-навсего до Ожска, вот только…»
Додумать не успел — они поравнялись.
— Здрав буди, княже Константине, — поздоровался усатый сотник и без долгих вступлений перешел к делу, время от времени поглаживая длинную багровую полоску шрама, тянувшегося от уголка левого глаза аж до подбородка, но, как ни странно, совершенно не портившего благородства и мужественной красоты немолодого лица бывалого вояки.
Угольно-черные глаза его смотрели на Константина с неприязнью и каким-то затаенным презрением. Даже в речи его сквозила легкая тень сдержанной враждебности:
— Вои у тебя добрые, спору нет. Афоньку да Изибора в деле видать доводилось, особливо под Пронском. О Гремиславе слыхивал, будто он и народился с мечом в руках, ну а Епифан твой и вовсе стрыем[37] моему двухродному братану [38] доводится. Было дело, и добрый медок вместе не раз попивали. Словом, попотеть, ежели что, придется. — Он чуть помолчал, сделав паузу и многозначительно оглянувшись на свой отряд, и продолжил: — Только зря это. Ну положат они пяток-другой, а дальше-то что? А так, глядишь, и зачтется им у Глеба, коли без пролития руды нам в руки отдадутся.
— Тебя же за мной прислали? — уточнил Константин.
— Это так, княже, — согласился усатый воин.
— Стало быть, мои вои тебе не нужны. Давай тогда так: я с вами сам поеду и никто из людей моих меча из ножен не вынет, но ты за это всех их отпустишь.
— Неможно, княже, — отрицательно покачал головой сотник. — Князь Глеб строго наказал, дабы не токмо князя Константина, но и всех, кто с ним вместе буде, хватать, вязать и немедля везти к нему в Рязань.
