опасаться только местных копов, но их я смогу одурачить простой маскировкой.
— Чтобы сесть в самолет, тебе придется предъявить паспорт.
— Кажется, я припоминаю одного…
Герт оглянулась, чтобы удостовериться, что их никто не подслушивает.
— Да-да, гравер позади ювелирного магазина на виа Гарибальди. Кстати, если бы мы полетели вдвоем, то маскировка была бы еще надежнее. Полиция не станет искать супружескую пару.
— Спасибо, но я не хочу подвергать тебя лишнему риску.
— Он еще говорит о риске! — Брови женщины приподнялись. — А что, по-твоему, мы только что делали на дороге? Чай пили?
— Если хочешь мне помочь, лучше вспомни, не знаешь ли ты кого-нибудь из «науки и техники». Такого, чтобы помог мне слегка изменить облик.
«Наука и техника» — второй директорат управления, нечто вроде «Л. Л. Бин»[39] в мире разведки и шпионажа. Эта структура занимается оснащением агентов всем необходимым, начиная от радиопередатчиков, вмонтированных в каблуки, до зонтиков, стреляющих отравленными иглами.
Герт угрюмо взглянула на свою чашку с кофе.
— Или я еду с тобой, или не жди от меня никакой помощи. Я не стану помогать тебе искать смерти.
Лэнг задумался. Герт вовсе не была истеричной дамочкой, о которой пришлось постоянно тревожиться. Она только что доказала это. Но все же показывать «им» еще и ее…
— Твой гравер сидит в тюрьме за подделку документов, — добавила Герт, отлично понимая, что Лэнг обдумывает ее слова.
— Ты говоришь на редкость убедительно, — ответил Рейлли. — А с «наукой и техникой» сможешь договориться?
Она допила кофе, поморщилась — осадок был горьким — и ответила:
— «Наука и техника» у нас есть. Конечно, они могли бы так загримировать тебя, что родная мать не узнает. Но кого прятать-то? Я к тому, что они не станут помогать нашему бывшему сотруднику скрываться от полиции. К тому же всякие заявки, согласования…
Управление, как и любое правительственное учреждение, работало на высокооктановой смеси из потока бумаг и бюрократических ухищрений. По условиям сокращения штатов, устроенного в связи с разрядкой международной напряженности, такие сотрудники, как Лэнг, увольнялись без права возвращения на прежнюю службу. Это касалось всех подразделений, кроме первого директората, то есть администрации. Там продолжали в немыслимом количестве плодиться бумаги, и бюрократы все так же кишели, словно тараканы. Как эти гнусные насекомые, они были способны пережить все, что угодно — хоть сокращение бюджета, хоть ядерную войну. Этим людям требовались только бланки, бланки и бланки, благодаря которым они оправдывали свое существование.
— Ладно, нет так нет, — сказал Лэнг. — Я все еще помню кое-что и способен сам сделать так, что ни мать, ни ты меня не узнаете.
— В одежде или без?
Этот вопрос он пропустил мимо ушей.
— Мне потребуются наличные. Немного. Просто я не могу пользоваться банкоматами. Слишком уж легко отследить снятие денег со счета. Нужно купить одежду и еще кое-что — мои вещи остались в pensione. Соваться туда было бы неразумно. Остается паспорт и все прочее — водительские права, кредитные карты и тому подобное. Ты сможешь достать это?
— Как ты понимаешь, только в том случае, если поеду с тобой.
— Ты торгуешься, как на рынке.
— Только ради твоей же безопасности. Ты ведь сам говорил, что не сумеешь присматривать за собственной задницей.
— Ты сможешь так вот взять и сорваться с работы?
— У меня как раз подошло время отпуска.
Лэнг был способен понять, когда сопротивляться далее бесполезно, и знал, насколько важно отступить в организованном порядке.
— Ладно, давай вернемся в Рим и у тебя организуем все, что нужно. Только не забывай… я тебя еще раз предупреждаю, — это не игра.
Она ласково улыбнулась и произнесла с деланым медоточивым южным акцентом, который мог бы показаться таковым разве что людям, никогда не заезжавшим южнее Вашингтона:
— А-ах, мо-ой дора-агой, ни-икогда еще я не получала таа-кого при-иятного пре-едложее-ния.
Лэнг даже не стал пытаться представить себе, что на это мог бы ответить Ретт[40].
Тамплиеры: гибель ордена
Солнце еще не успело подняться в зенит, как жара все же вынудила Гийома де Пуатье снять наголенники и сабатоны[41] и остаться только в кирасе[42] с наплечниками, надетой поверх хауберка. Его боевые доспехи прикрывала белая мантия, развевавшаяся, словно облако.
Ни словом не выдавал он своего недовольства, и мысли наши обращались к тяжким испытаниям, кои пришлось ему претерпеть в сражениях с безбожными турками в необитаемых безводных пустынях. Там его с сотоварищами ждала не манна небесная, коей Господь питал израильтян, а скудные колючки да отсутствие питья и еды. Не раз и не два приходилось им убивать и есть своих боевых коней, бросать в песках осадные лестницы, тараны, баллисты[43] и прочие боевые принадлежности, ибо не могли они везти их дальше.
Его оруженосец, молодой парень, лишь несколькими годами старше меня, был во святом крещении поименован Филиппом. Вырос и воспитывался он среди рыцарей Храма и, как и я, совершенно не помнил той семьи, в которой некогда появился на свет.
В пыли, летевшей из-под копыт боевого жеребца Гийома, мы тащились вдвоем на развьюченном осле. Филипп развлекал меня повествованиями об экзотических странах, о которых я, владеющий лишь жалкими знаниями, даже и не слышал. Подле своего господина он пребывал с тех пор, как тот покинул Кипр, и делил с ним все тяготы странствий. Дважды на них нападали африканские пираты, но пилигримов спасали благосклонность судьбы и ветер, ниспосланный Господом.
Забыв об опасности впасть в грехи чревоугодия и жадности, я снова и снова спрашивал Филиппа о том, какая пища и что за жилье ждут меня впереди. Он подтвердил слова своего господина: мясо подавали дважды в день, спали все братья — рыцари, оруженосцы и прочие — на тюфяках, в которых еженедельно меняли солому. Поблизости протекал ручей, где можно было мыться, пока позволяла погода. За мечтами о предстоящей мне роскошной жизни я напрочь позабыл, что предназначение мое — служить Господу, а не своим вожделениям. Воистину, сие и могло повлечь за собой ту кару, которая ожидает меня.
Путь наш лежал через гору Сан-Джулиано. Это название будто бы предвещало нам только добро, ибо совпадало с именем нашего рыцаря, пусть и на местном диалекте[44]. На вершине лежал обнесенный стенами город Эрике, построенный норманнскими королями[45]. Там мы остановились на ночлег в аббатстве, сильно схожем с тем, которое я покинул.
