— Наконец-то.
Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки.
Почему-то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и истязают своих жертв…
Я посмотрел на спину Марины.
«Бабу живьем берите. Позабавимся!».
Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам удалось оторваться.
Над люком —красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда отсюда можно выйти? Разве только на облако…
По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки.
В дальнем углу что-то чернело. Я втиснулся в узкую щель и выудил обложку от книги. «Библия» — истертые золотистые буквы. Что-то знакомое в этом странном названии. Кажется, это как-то связано с Галей, с утром на светлой террасе…
Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую бумагу. Буквы хлынули мне в глаза.
«…и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.
И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои.
И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих»2.
Так вот значит, как это было! Я представил (или вспомнил?): багровый шар, поглотивший солнце, красные полосы на небе, словно росчерки гигантского пера. Дрожь под ногами или в ногах и, — особенно ярко, — медленно падающий, дрожащий от ветра осенний лист. Осенний лист в разгар лета…
Вертолет начал снижаться.
Из-за леса показался разрушенный городок —кучи битого кирпича, воронки, полные зеленой жидкости. Посреди городка —башня, похожая на гигантский стебель борщевика.
— Андрей? — хрипло сказала Марина.
— А?
— Я не могу посадить его.
В голосе звенело отчаянье.
Несмотря на усилия Марины, скорость машины не падала, и даже мне стало ясно, что если попытаться сесть, нас размажет по земле. Ровная поверхность —это смерть, но…
— Поворачивай к лесу.
Марине потянула обмотанную синей лентой рукоятку. Вертолет взял влево. Лопасти, казалось, застыли на месте, но я знал, что они бешено вращаются.
Машина понеслась над макушками елей, поднимая белые вихри.
— Ты можешь хоть немного сбросить скорость? — заорал я.
Снежная пыль проникала в кабину, колола лицо, попадала в рот.
— Попробую, — глухо отозвалась Марина.
— Ну?
— Я уже сбросила.
Совсем ничего не почувствовал.
— Сделай наклон и вылезай.
Марина кивнула, надавила на рукоятку. Скоро вертолет запашет носом…
Она покинула место пилота и, скрючившись рядом со мной, встала напротив шевелящейся снежной стены —бледная и решительная.
Многолетние кроны затрещали. Сила, сопротивляться которой было невозможно, выдернула меня из машины и швырнула на деревья. Я полетел вниз, пытаясь зацепиться за ветки, обдирая сучьями руки. Вслед устремился хвост с вращающимся винтом. Но я падал быстрее.
Земля ударила меня.
— Андрей, — сквозь муть я увидел Марину. Сел, встряхнул головой. В ушах гудело —я потрогал мочку, на пальцах осталась кровь.
— Как ты? — спросил, не узнав свой голос.
— В порядке. А ты?
Я отвернулся и сплюнул кровью на сугроб. Зачерпнул две горсточки сухого снега —одну растопил во рту и выплюнул, другой растер лицо. Как будто полегчало… Пришло понимание того, как дико, отчаянно нам повезло. Мы внизу, на земле, и мы живы.
Марина что-то долго говорила, но я лишь уловил:
— Ты можешь опереться на мое плечо, не думай —я сильная…
Да, Марина, ты сильная.
Я сидел, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на Марину, которая ходила взад-вперед, что-то возбужденно объясняла, доказывала. Она уже протоптала передо мной тропинку.
Шум в ушах и голове стал болью в висках.
— Спасибо, — пробормотал я, сам не зная, зачем.
Марина встрепенулась:
— Тебе лучше, Андрей?
— Да, все нормально. Все-таки я двужильный, — сказал я и поднялся. Кровь бросилась в голову, в глазах потемнело. Марина подскочила, не дав мне упасть, подставила плечо.
Выпятив серое брюхо, на мощных кронах повис вертолет. Снизу он казался маленьким, как теленок.
— Неужели мы оттуда на. бнулись? — пробормотал я.
— Оттуда. А ты и правда двужильный, — проговорила Марина, глядя вверх. — Но вот ухватиться за ветки ты не смог.
Превозмогая боль в висках, я засмеялся.
7. Обнинск
Мы побрели в направлении разрушенного города, увиденного с вертолета, в надежде найти там пристанище на ночь, которая неумолимо подступала, — тени удлинялись, становилось холодно.
Один рюкзак и автоматы мы похерили, и теперь (учитывая мое состояние), в сущности, — беззащитны. Отвратительное ощущение.
Я опирался на плечо Марины, стараясь как можно меньше давить на него, но понимая при этом, что без поддержки просто-напросто рухну на снег. Мне нужна одна ночь покоя и тепла: тогда тело восстановится, сила вновь заструится по жилам. И, конечно, не помешало б чего-нибудь пожрать… Какие, однако, жирные крысы шныряли по коридорам калужской городской администрации!
Город был дальше, чем нам показалось с вертолета. Первые груды битого кирпича, бывшие когда-то домами, появились только тогда, как на небе выткался серпик луны.
Зеленоватые лужи, глянцевые, с кусками звездного неба, источали удушливый гнилостный запах. Я встречал такие: все живое обходит их стороной. В лесу они редки, здесь же —на каждом шагу.
Этот городок мертвее Калуги… Кирпич, лужи, снег. Из-под снега торчит былье, лепится к невысоким деревьям кустарник. Жутко, пусто, мрачно… Неужели здесь когда-то жили люди?
А это —башня… Одна часть —большая, лежит на земле, другая —меньшая, протыкает небо обломком. Какой исполин переломил ее?
Как тревожно здесь! Тревожно и … знакомо.
Идти дальше незачем —скорее всего, все здания в городке разрушены, и надеяться на надежное кирпичное укрытие не приходится.
Между тем темнота сгустилась, — вот-вот вынырнет из черноты рука и схватит за горло…
Марина дышала тяжело. То ли ночной воздух, то ли чувство опасности прибавили мне сил —я уже не чувствовал себя разбитым. Распрямился, отпуская плечо девушки.
— Зачем ты? — сказала она, — я совсем не устала.
Я замер, вглядываясь в темноту. Нет, в этом городе надо держать ухо востро, гораздо дольше, чем
