— Если ты не хочешь, то не надо, — сердито сказала Анюта.
— А? — встрепенулся Андрей. — Нет-нет, что ты! Деньги будут.
Она улыбнулась:
— А своей ты скажешь?
— Скажу, — соврал Андрей.
«Малоярославец. Следующая остановка Ерденево».
— Ну, до завтра!
Анютин поцелуй вкусно пах семечками.
Она вышла из вагона, пройдя под фонарем, помахала Андрею рукой. Островцев подумал: как странно, что именно эта женщина, в сущности, совершенно ему чужая, носит в себе его ребенка.
Кроме Андрея и бомжа в вагоне никого не было. А может, не только в вагоне, но и во всем поезде?
Островцев смотрел на свое отражение в черном стекле и ни о чем не думал. Хотелось спать, но, боясь пропустить свою станцию, он тер глаза, зевал.
«Следующая станция —Родинка» —прохрипел динамик.
Андрей поднялся, прошел в тамбур. Бомж спал на лавке, раскинув в стороны обутые в раздавленные ботинки ноги. Вспомнилась похожая ночь, только зимняя. Островцев ехал тогда домой и тоже на лавке спал бомж. Кажется, в Малоярославце в электричку заскочили трое молодчиков и с криками принялись избивать бомжа ногами. Андрей ясно вспомнил свой собственный ужас и омерзение: он не посмел вмешаться, сидел, внутренне содрогаясь при каждом ударе по опустившемуся, безобразному, но человеческому телу. Молодчики выскочили на следующей станции, Островцев перешел в другой вагон, не в силах осознавать, что рядом лежит бездыханное окровавленное тело.
Родинка едва светилась во мгле. С пригорка Андрей привычно отыскал глазами свой дом: в окнах, конечно, горит свет.
— Галя! Андрюшка приехал! — глухо крикнула Марина Львовна.
Андрей оставил портфель в прихожей, повесил на гвоздь плащ, и, разувшись, прошел в дом. Из кухни вышла Галя. Зеленоватые глаза смотрят тревожно. Заметила, конечно, следы невзоровских кулаков. Но матери она ничего не скажет —не станет тревожить.
— Андрюшка, как работа? — голос Марины Львовны донесся из спальни.
— Все хорошо, мама, спи.
Галя спросила про ужин.
— Поужинал на работе, — соврал Островцев. — Устал сильно…
— Ну еще бы, — заворочалась в темноте Марина Львовна. — Целый день…
Андрей прошел в комнату, быстро разделся, лег. Прохлада постели была приятна. В открытую форточку проникал сладковатый цветочный запах.
Негромко, как бы извиняясь, постучав посудой на кухне, пришла Галя. Медленно разделась. Андрей даже с закрытыми глазами видел ее некрасивое, преждевременно состарившееся тело, пожухшее, бесплодное.
«Пустоцвет», — так иногда его мать называет жену.
— Андрюшка, — услышал он шепот и, хотя ждал, знал, что он последует, слегка вздрогнул под тонким одеялом. — Андрюшка, что у тебя с лицом?
— Отстань, — пробурчал Островцев, переворачиваясь на другой бок.
Галя умолкла, но минуты через две снова зашептала —горячо, со слезой:
— Кто это тебя, Андрюшка? Ну, скажи!
— Отстань, я спать хочу!
— Тише, — испугалась Галя. — Марина Львовна услышит!
Но Островцева уже ни о чем не надо было предупреждать: словно в зыбучие пески, он провалился в сон, а женщина рядом с ним еще долго не спала, время от времени приподнималась на постели и заглядывала в побитое лицо старшего научного сотрудника.
9. Любовники
Лес шумел, как рать, поднявшаяся на бой.
Шли молча. Марина —впереди; ветер играл рыжими прядями.
Я —следом, думая о своих всполохах. Островцев противен мне; противны обе его женщины, его работа и вообще весь его мир. Мир мелкий, мертвый… Все эти люди —Андрей, Галя, Анюта, Смолов, Невзоров —мертвецы, но они умерли задолго до Дня Гнева. И все-таки мне интересно…
Я хмыкнул, вспомнив, как Невзоров избил Андрюшку.
— Ты чего? — обернулась Марина.
— Да так, вспомнил кое-что.
В зеленых глазах сверкнуло любопытство.
— А я думала, ты не видишь всполохов.
— Теперь вижу.
— Расскажи.
— Да что там рассказывать…
Марина пожала плечами.
— Твое дело.
В самом деле, почему бы не поделиться с ней своими всполохами? Дело давнее, дело темное…
Я ускорил шаг и, догнав девушку, пошел рядом.
— В общем, это связано с Обнинском. Всполохи говорят, что когда-то я там работал…
Она слушала, не перебивая.
Когда я закончил свой рассказ (почему-то выключив из него Анюту), пошел снег. Сквозь снежинки я смотрел на Марину: что она скажет? Но девушка шла молча, время от времени стирая с лица мокрый снег.
— Надо искать убежище, — сказал я, взглянув на небо.
— Андрей, а ведь там была еще одна женщина.
Я вздрогнул.
— Признайся.
Марина схватила меня за рукав куртки.
— Да, была, — признался я. — Как ты узнала?
Марина засмеялась.
— Это секрет. Она хорошая была?
— Хорошая?
— Ну, добрая, красивая?
— Нет, не хорошая.
Зеленые глаза обдали холодком.
— Андрюшке твоему нравилась.
— Так Андрюшка —это не я.
Она отпустила мой рукав.
Солнце, зашторенное метелью, казалось блеклым пятном и все сильнее вытягивалось вдоль горизонта. Мало-помалу оно начало краснеть. Стрелки вряд ли простят нам угон вертушки, но пока можно не волноваться: погоня в такую погоду невозможна.
Одно плохо: снег мокро всхлипывает под подошвами, и на нем остаются синеватые следы. Две цепочки следов.
Что-то давненько не видать игроков… С одной стороны, это хорошо —махать заточкой кому охота; с другой —странно. Нет игроков, нет стрелков, нет тварей. А кто есть?
Джунгли приучают к тому, что жизнь —это всего лишь бег от смерти. Рано или поздно к нему привыкаешь и забываешь о том, что бежишь. Ноги-руки крепки, котелок варит —удрал, обманул, выиграл —прожил день. Нет —ну что ж…
Однако путешествие с Мариной не казалось мне бегом. Это —путь к цели. Какой цели? Не знаю… И Марина, конечно, не знает.
