Вместо ответа Пол пожал плечами.
— А я — нет. Меня мучили кошмары. В главной роли — твоя подруга Сюзан Мэрли. Моя жена видела то же самое.
Все были словно одержимы Сюзан. То она в зеркале кому-то привидится, то рядом с чьим-нибудь домом стоит посреди ночи, а теперь еще и во сне стала являться. Полу повезло: он никогда не запоминал свои сны.
— Мы оба видели, как фабрика горела, — сказал Кевин.
«Вот что случается, когда живешь в захолустье, — мрачно подумал Пол. — Человек становится, мягко говоря, ненормальным».
— М-м… слушай, Кевин, это простое совпадение. Может, вам с Элли звякнуть по «телефону доверия»?
— Пол, я тебе точно говорю — с этой девушкой что-то не так. Все замечают!
— Ты зашел, чтобы поздороваться? — спросил Пол, откашлявшись.
— Нет.
— Тогда зачем?
Кевин подошел к открытому окну и высунул руку, чтобы капли падали ему на ладонь. Всем людям в этом городе нравилось прикасаться к дождю. Он заговорил, стоя спиной к Полу:
— Ты ведь знаешь, я ни слова про них не сказал, хоть мне и самому не нравится обстановка. — Директор, видимо, ждал подтверждения, но Пол молча слушал его. — Забудь обо всех правовых вопросах — пустая трата времени.
Пол встал.
— Тебе наврали.
Кевин повернулся к нему — впервые без улыбки. Он приблизился к учителю и посмотрел ему в глаза.
— Да, ты прав, ерунда. И я не затем пришел. Видишь ли, ты нравился ребятам — не из-за совместных походов в буфет, а потому что честно выполнял свою работу. А теперь они приходят ко мне и просят их перевести, потому что ты ходишь по классу шатаясь.
— Что значит «шатаясь»?
— Это значит алкоголь, Пол.
— Кто сказал?
— Я говорю.
— Ты ошибаешься.
— Так просвети же меня.
— Я работаю, как прежде. Оцениваю эти чертовы работы и каждый день учу по четыре класса.
— Ты пьян.
Пол посмотрел вниз. Из полуоткрытого ящика торчал термос.
— Они просто злятся, что не получают хорошие отметки, пока не заслужат их. Им кажется, что выпускникам все можно, а я должен терпеть.
Кевин наклонился еще ближе. От него пахло салатом из тунца.
— Как ты сказал? Будь добр, помедленнее, я записываю.
Такое поведение крайне удивило Пола. Мелкий бюрократ со всеми его страшными костюмами и придурковатой улыбкой никогда в жизни не работал учителем, а разговаривал с ним сейчас как с бомжем из подворотни. Неужели Пол так сильно изменился, что Бруттон мог позволить себе нечто подобное? Вероятно, это происходило постепенно или, наоборот, резкой вспышкой. Пол ничего не ответил.
— Считай, что я тебя предупредил. Ты мне не нравишься, поэтому второго раза не будет.
С этими словами Брутгон вышел, закрыв за собой дверь.
Пол извлек из ящика термос и, выпив залпом оставшееся, отложил бумаги и закрыл глаза. Если оценивать этот день по десятибалльной шкале, думал он, больше тройки поставить не получится. Мелодия хороша… только вот слова недостаточно выразительны.
Надо бы домой пойти, что-нибудь съесть. Но ему не хотелось возвращаться. Пол осмотрел класс, в который приходил уже семнадцать лет подряд. Отсюда же он каждый вечер шел обратно, к Кэтти. Каждый вечер… так было, есть и будет. Аминь. На стенах висели копии статей из «Уоллстрит джорнал», который он покупал на свои кровные, и ни один из учеников не трудился взять тексты на дом. Среди вырезок были расклеены плакаты вроде «Не забудьте записать, это важно», или вот еще один, с Дядей Сэмом, где написано: «Ему нужен ты!» Он угрожающе показывал пальцем, как Марк Твен, переодетый для карнавала.
Пол не мог больше находиться в школе и отправился в бар «У Монти».
ГЛАВА 3
Запертая зверь
Джорджии О’Брайен потребовалось восемнадцать лет, чтобы приспособиться к своим зубам. Они были настолько большие и острые, что в детстве она не могла закрыть рот до конца и по утрам просыпалась на мокрой подушке. Пол Мартин, страшный задира в те времена, дразнил ее крокодилом.
К двадцати семи годам перезрелый организм Джорджии наконец-то обрел гармонию, и зубы отлично вписались в ее немаленький рот. Иногда она думала, что во внутриутробные витамины матери, ныне покойной, подмешивали гормон роста: Джорджия была очень высокой, шесть футов. Естественно, найти обувь нужного размера не представлялось возможным. Если в «Чоп Моп Шоп» — парикмахерскую, где она работала, — приходил новый клиент, редкость для Бедфорда, он или она обязательно спрашивали: «Скажите, вы — ирландка?» или «Вы из Старого Света?» На что Джорджия отвечала: «Нет, с Борнео».
У нее были рыжие волосы, а у сына, Мэтью, каштановые — как у отца, морского пехотинца, коим он, правда, никогда не был… Если бы Джорджия жила в портовом городе в пятидесятые годы, она бы всем рассказывала «Басню о трагической гибели отца Мэтью в море». Все же лучше, чем признаться, что на самом деле он проезжий тип, старше нее на двадцать лет. Долгое время она даже не знала его фамилии. Джорджия познакомилась с ним еще малолеткой, напившись в баре. А потом на заднем сиденье пикапа, как в дешевых фильмах про белых проституток… да, такое случается.
На шестом месяце беременности Джорджия стала разыскивать его, наводить справки, полагая, что он захочет узнать о существовании ребенка. Но когда она позвонила, он даже не вспомнил ее, и оскорбленная женщина бросила трубку. Возможно, это было несправедливо по отношению к будущему сыну, но жизнь вообще штука тяжелая.
В тот день у Джорджии был выходной. Мэтью вернулся из школы, и она предложила ему вместе отправиться в «Парижский театр», где уже второй раз за месяц крутили «Человека-паука». Мальчик отказался, настояв на походе в парк. Что ж, понятно почему: он знал, что не встретит там одноклассников, которые застыдят его, аж девятилетнего, за прогулку с мамой.
Парк, естественно, пустовал. От ледяной измороси волосы Джорджии тотчас превратились в кудри, как у клоуна. Повсюду лежал рыхлый снег, заваливший все газоны, дороги и крыши домов в Бедфорде.
Наконец среди заснеженных просторов показались высокие балки качелей. К великой радости Мэтью, они целый час расчищали в перчатках дорожку, затем мальчик победно уселся и начал раскачиваться — с очевидной уверенностью: если взлететь очень высоко, то очутишься в каком-нибудь другом месте. Это чувство усталости от жизни в четырех стенах было хорошо знакомо Джорджии.
Когда в Бедфорде наступал длинный сезон холодов, каждое утро приходилось по полчаса греть машину, и жители забывали, что такое тепло. Но под конец зимы воздух становился мягче, люди словно заново рождались. Это происходило не только в доме Джорджии, где ее отец и сын бесцельно шатались из комнаты в комнату, но и во всем Бедфорде. Казалось, вот-вот взорвется шар, полный временно застывшей энергии.
Джорджия хорошо знала, что нынешний дождик — всего лишь прелюдия к вечернему ливню, который
