— Передавайте поклон г-господину консулу.
И вышел.
Спустившись по лестнице на улицу, он увидел, что находится в самом центре европейской части города, на Николаевской улице, почти напротив городской думы.
На подъезде сияла начищенной медью вывеска:
Мимо катили автомобили и пролетки, по тротуару ленивой походкой прогуливались разморенные солнцем горожане.
«Интересно, как они собирались выносить отсюда мой труп? Ведь был же у них на случай неприятного исхода переговоров какой-то план? Пускай теперь опробуют его на Жасминовом. Впредь будут знать, как обращаться с Фандориным».
Война еще не объявлена, но фактически она уже началась. Как обычно, диверсионная сеть вступила в бой, когда пушки еще не загремели. Разве попытка вывести из строя бакинские нефтепромыслы — это не враждебные действия? Ну а где война, господа австрийцы, там и трупы.
«Главное же — не надо было хватать меня сзади за горло», — сердито подумал Эраст Петрович и передернулся, вспомнив запах жасмина. Но привычка строго спрашивать с себя за всякий сомнительный поступок потребовала немедленного расследования.
«Убивать Вайсмюллера было совершенно необязательно. Я преспокойно оборвал человеческую жизнь из одного только раздражения, еще и пошутил мысленно по этому поводу. Но если убиваешь без малого сорок лет подряд, это перестает шокировать. Нечего перед самим собой прикидываться. Кажется, борьба со Злом потихоньку превратила меня в чудовище… Впрочем, этой загвоздки, над которой человечество ломает голову тысячелетиями, на ходу не решишь. Оставим для Никки».
Эраст Петрович спешил в гостиницу. Слежки можно было больше не опасаться, а вот связаться с Петербургом требовалось как можно скорей. Раз в бакинской заварухе активно участвует вражеская разведка, это полностью меняет ракурс и всю картину.
«Немедленно телефонировать Сент-Эстефу. Теперь не до секретности».
Повернув на Ольгинскую, Фандорин увидел у входа в «Националь» четыре одинаковых черных автомобиля. На крыльце стояли два жандарма. Вблизи стало видно, что лица у них белые, солнцем не обожженные. Небакинские лица.
Господи, ну что тут еще стряслось?
В вестибюле к Эрасту Петровичу кинулся молодцеватый офицер с аксельбантами.
— Наконец-то! Вас ищут по всему городу! Идемте, идемте! Вас ждут!
— Кто? — спросил Фандорин, узнав одного из адъютантов генерала Жуковского, начальника Жандармского корпуса.
— Господин командующий и господин директор Департамента полиции.
Большая политика
Товарищ министра внутренних дел, он же командующий Жандармским корпусом, генерал свиты его величества Владимир Федорович Жуковский и директор Департамента полиции, тайный советник Эммануил Карлович де Сент-Эстеф, то есть начальники двух ведомств, ответственных за безопасность империи, нетерпеливо поднялись навстречу Фандорину, когда он, еще не оправившись от изумления, вошел в банкетную залу, которая была отдана в полное распоряжение высоких столичных гостей. Там наскоро развернули что-то вроде полевого штаба. Военные связисты заканчивали установку спецтелеграфа и фельдъегерской телефонной линии, в углу помигивала огоньками переносная радиостанция, несколько офицеров и чиновников раскладывали на столах канцелярские папки.
— Ага, вот он!
Генерал крепко пожал Эрасту Петровичу руку, но на бульдожьем лице с выпуклым лбом и бисмарковскими усами не было приветливости. Его превосходительство не любил отставного статского советника, знал, что тому это отлично известно, и не считал нужным прикидываться. Причина антипатии была застарелая, из давнего прошлого. Жуковский прежде служил адъютантом у великого князя, московского генерал-губернатора, который считал Фандорина своим заклятым врагом. Его высочество уже лет десять как переселился в мир иной, но Владимир Федорович не жаловал Фандорина, так сказать, по наследству, в память о покойном. Эраст Петрович отвечал генералу полной взаимностью, ибо для того чтобы любить человека, который тебя не любит, надобно быть святым угодником или бодхисатвой, а ни тем, ни другим Фандорин не являлся.
Однако верность мертвому начальнику, субъекту малоприятному и москвичами не любимому, пожалуй, вызывала уважение. В этом было что-то самурайское. Еще большее уважение у Эраста Петровича вызывали деловые качества главного жандармского начальника. Это был человек деятельный, добросовестный, неискательный перед высшими.
Надо сказать, что и Владимир Федорович, неприязненно относясь к Фандорину, высоко ценил его профессионализм и проницательность. Оба умели отделять личное от интересов дела.
Не улыбнулся вошедшему и Эммануил Карлович, но по иной причине. Он вообще никогда не улыбался. Был уныл, постен, вечно сосал желудочные лепешечки, а цвет лица имел зеленоватый, в колер настольного казенного сукна. Сент-Эстеф происходил из рода эмигрантов, которые бежали в Россию от ужасов революции, да так и остались служить северной империи — бестолковой, расхлябанной, но оттого безмерно щедрой к людям толковым и нерасхлябанным. Эммануил Карлович был именно таков: аккуратен, исполнителен и честен. Три эти нечасто у нас встречающиеся (и еще реже сочетающиеся) качества обеспечили Сент-Эстефу блестящую карьеру, хотя Эраст Петрович предпочел бы видеть на ответственнейшем посту главного полицейского руководителя человека более энергичного.
Бакинские события имели огромную важность для государства, а сегодняшние новости придали здешней ситуации еще большую важность — и всё же Фандорин был поражен тем, что сразу два высших должностных лица, бросив все дела, примчались по его вызову на дальнюю окраину империи, особенно в разгар политического кризиса, грозящего перерасти в войну.
Тем более не следовало тратить время на пустые прелюдии. Эраст Петрович сразу же перешел к делу. Рассказал о многослойном заговоре, ставшем причиной забастовки; о своих подозрениях касательно готовящейся акции, которая окончательно парализует нефтяную индустрию; наконец, о лихорадочной, совершенно беспардонной активности австрийской резидентуры.
Если директор Департамента полиции слушал внимательно, то на брыластом лице Жуковского отражалось явственное нетерпение, а брови все больше хмурились.
— Послушайте, — наконец перебил Фандорина генерал. — Я приехал сюда не из-за стачки и не из-за нефти. Этим займется Эммануил Карлович после того, как я вернусь в Петербург.
— П-почему же вы приехали? — удивился Эраст Петрович.
— Потому что гора не пожелала прибыть к Магомету. Вас сколько раз вызывали в Петербург? Телефонными звонками, экстренными телеграммами. Но Фандорин не отвечает, Фандорина нет, Фандорин неуловим! — сердито заговорил Жуковский и уже не мог остановиться. — А время уходит, драгоценное время! Все меня теребят — три министра, глава правительства, начальник Генштаба, сам государь: где этот чертов Фандорин? В Баку, отвечаю. Не можем его оттуда извлечь. «Езжайте и разыщите, — было мне сказано. — А то пока он доберется до Петербурга, будет поздно». Экстренным составом, по специально очищенной дороге, мы домчались сюда за тридцать семь часов. И еще три с половиной часа проторчали в этой дыре, — командующий махнул рукой на гипсовые завитушки потолка, — прежде чем вы наконец соизволили явиться. Несёте всякую чушь, а время уходит!
— Это не чушь! — оскорбился Эраст Петрович. — Если мы вступим в войну с Австрией…
