Сципион Африканский

смелость засияла ярко, но он видел Ганнибала дважды победителем… Велика должна была быть вера в себя у этого юноши, если даже в тот момент он мог верить, что в будущем никогда не будет возвращаться с поля боя иначе, как победителем».[29]

* * *

Канны не были концом войны, как надеялся Ганнибал, но переломным моментом. С этого времени Ганнибал оставил надежду решить все в одной битве, а римляне — когда-нибудь разбить пунийца на поле боя. Теперь он шел по Италии, опустошая села и города. Каждый город задерживал его на месяцы и тем изматывал его силы. Зато страна была истерзана совершенно. Ганнибал превратил в пустыню 400 цветущих городов. Тысячи людей без крова и пищи скитались по стране. Многие из них образовывали партизанские отряды, во главе которых становились какие-нибудь отчаянные центурионы. Некоторые из них довольно долго тревожили Ганнибала, пока их вожаки не складывали где-нибудь свои головы. Тогда и войско рассеивалось.

И все же шаг за шагом, медленно, с невероятным трудом римляне оттесняли врага все дальше на юг. В 212 году до н. э. пали Сиракузы, а в 211 — Капуя, два могучих союзника Ганнибала. «Римляне, много раз побежденные карфагенянами и теперь не дерзавшие стать лицом к лицу против них, тем не менее отказывались склониться перед неприятелем и покинуть поле битвы» (Polyb., IX, 3, 6). Они следовали за врагом издали и старательно избегали открытой борьбы (Polyb., IX, 3, 8). И несмотря на то, что национальная гордость заставляет Ливия превращать некоторые стычки в великие победы римлян, по словам более трезвого Полибия, они ни разу не победили Ганнибала (Polyb., frg. 23). Все защитники Италии гибли один за другим: Марцелл, Гракх, Аппий Клавдий.

Так из года в год тянулась мучительная война.

МОЛОДОЙ ПОВЕСА

Но что же делал все это время Публий Сципион?

Имя его исчезает со страниц исторических хроник на целых четыре года. Снова встречаем мы его в 212 году до н. э. Он собирается стать эдилом. В то время Публию исполнилось 23 года. Это был блестящий юноша, приковывавший к себе все взоры. И неудивительно. Даже во времена Цицерона, когда размеры города невероятно выросли, сыновья столь знатных родителей жили как бы у всех на виду. Тем более в то время, в этой маленькой общине, которой был тогда Рим. Их видели на Форуме, в Курии, в войсках, во время торжественных религиозных церемоний. А Публий участвовал в одной из самых пышных и красивых. 1 марта, в первый день римского года, двенадцать самых красивых и знатных юношей Рима, «взявши священные щиты, облекшись в короткий пурпурный хитон, с широким медным поясом на бедрах и медным шлемом на голове, звонко ударяя в щит мечом», с песней и пляской обходили город Рим (Plut. Num., 13)[30].^{11} Почему салии, так назывались юноши, пляшут и поют с наступлением весны, на этот счет у римлян существует священное предание.

Во время одного грозного бедствия царь Нума взмолился к богам, воздев руки к небу. И вдруг с небес в его руки упал какой-то странной формы щит, и чудесный голос возвестил, что Рим будет невредим, пока цел божественный щит. Тогда царь по совету нимфы Эгерии и муз сделал одиннадцать медных щитов, совершенно подобных небесному, дабы ни один вор не мог узнать настоящего, и поручил их заботе двенадцати жрецов-салиев (Plut., ibid.). Праздник салиев длился весь март месяц^{12} и состоял из великолепной пляски. Она производила сильное впечатление на окружающих. Лукиан с восхищением говорит о «торжественном и священном танце, который знатнейшие из римлян исполняют в честь воинственного бога Марса» (???? ???., 20). «Вся пляска состоит из прыжков, и главное в ней — движения ног; танцоры выполняют изящные вращения, быстрые и частые повороты, обнаруживая столько же легкости, сколько силы», — сообщает другой грек (Plut. Num., 13). Проплясав весь день с восхода до заката, салии с наступлением тьмы пировали. Буйное неистовство пляски этих знатных юношей и их роскошные пиры вошли в Риме в поговорку.[31]

Повторяю, не было ничего удивительного, что такой знатный юноша, как Публий, был известен всему Риму. Кроме того, он жил так, что привлекал всеобщее внимание, возбуждал тысячи толков и слухов, так что одни произносили его имя с восхищением, другие почти что с ненавистью. С тех пор, как Публий и Гней Сципионы, отец и дядя нашего героя, уехали в Иберию, их семьи совершенно осиротели. У них не было ни опекунов, ни покровителей. Это ясно из одного случая. Гней попросил у сената разрешения ненадолго вернуться в Рим, чтобы выдать замуж дочь, так как иначе, лишенная друзей и близких, она останется старой девой. Сенат не позволил этого, но обещал заменить пока девушке отца — выдать ее замуж и дать приданое (Val. Max, IV, 4, 10). Вот какими одинокими и беспомощными чувствовали себя семьи обоих Сципионов.

Поэтому и жизнь Публия складывалась не так, как у его сверстников. С восемнадцати лет он чувствовал себя главой семьи и с этого времени до самого конца нежно опекал своего младшего брата Люция и всюду возил его с собой. Сам же Публий был полностью предоставлен самому себе. Его сверстники, по выражению Плавта, шагу боялись ступить без наставника (Bacch., 420–421). Отцы вводили их в сенат, отцы брали их в свою палатку на войне, отцы говорили им, какой магистратуры добиваться, когда и на ком жениться. А Публий все решал сам. Он был волен, как ветер.

Свобода вскоре дала себя чувствовать. Сципион приобрел славу отчаянного повесы. Надо сказать, что жизнь в Риме в то время была чопорной и суровой. Римляне были настоящие рабы этикета и светских приличий. И никакие английские лорды не могли быть так надменны и благопристойны. Малейшее нарушение «декорума» вызывало у римлян старого поколения глубокое возмущение. Так, по улице полагалось двигаться чинно и неторопливо, в тоге, спадающей величественными складками, причем она не должна была быть ни слишком широкой, ни чересчур узкой. Волосы полагалось коротко остригать, а на ногах носить определенного цвета башмаки. Нарушение этих правил казалось не просто неприличием, это почти граничило с преступлением. Появление Верреса на улице в необычной одежде и обуви Цицерон ставит на одну доску со страшнейшими грабежами и убийствами (Verr., V, 137). Ясно, что не только внешность, но и все поведение гражданина должно было отвечать идеалам благопристойности. За неумеренные траты, поздние пирушки и пристрастие к любовным приключениям римляне отвечали перед цензором. И когда этот страж общественных нравов возвращался домой, граждане тушили свет, дабы он не подумал, что они проводят время за вином и веселыми беседами (Plut. Ti. Gracch., 14).

Что же должны были отцы города думать о юноше, который открыто пренебрегал всеми приличиями? Публий Сципион приобрел в Риме славу какого-то принца Гарри, героя веселых любовных приключений и беспутного расточителя. Он был необыкновенно хорош собой (Liv., XXVIII, 35).^{13} «Самыми красивыми и привлекательными, — сообщает Элиан, — были, говорят, среди греков Алкивиад, а у римлян Сципион» (Var., XII, 14). Вопреки всем обычаям он носил длинные кудри, которые ему очень шли и резко отличали его от других римлян (Liv., XXVIII, 35). Он был законодателем мод среди молодежи. Подражая ему, юноши стали носить перстни с геммами на греческий лад (Plin. N.H., XXXVII, 85). Он всегда любил веселье и вел себя, по словам одного современника, «как устроитель празднества» (Plut. Cat. mai., 3), был необыкновенно щедр (Polyb., X, 5, 6) и широко сорил деньгами (Plut. ibid.). Даже друзья не могли не сознаться, что он, пожалуй, чересчур влюбчив.[32] Дошло до того, что Гней Невий, ядовитый и дерзкий поэт, сочинил о нем веселые стишки — вещь в Риме неслыханная! Публий представлен у него ветреным повесой, вроде легкомысленных героев греческих комедий. Между прочим, там говорилось, что, хотя он и герой и подвиги его у всех на устах, «отец в одном плаще вывел его от подружки»