Удивительная красота этого города поражала даже эллинов, привыкших к утонченной прелести, но после Рима с кривыми улочками и жалкими уродливыми домами он производил впечатление какого-то волшебного сна. И жизнь Сиракуз резко отличалась от римской.
На первый взгляд жизнь эта казалась сплошным веселым праздником, где можно было отдохнуть душой после суровых римских будней. Нарядные толпы людей с утра устремлялись на улицы и окружали какого-нибудь философа с длинной бородой, в потертом плаще, который рассказывал о природе богов. Юноши жадно внимали ему, засыпали вопросами, брели за ним по палящему солнцу. Но вот раздавался зов с палестры, и все бежали в гимнасий упражняться, ибо «жадная, благоговейная влюбленность в жизнь»,[72] свойственная эллинам, заставляла их горячо восхищаться красотой тела. А по праздникам устраивали великолепные театральные представления. Но за всей этой легкомысленной радостью скрывалась глубочайшая мудрость. Пребывание в течение хотя бы нескольких дней в греческом городе было равносильно обучению в университете. Эллада, даже покоренная, сохранила какое-то волшебное обаяние. Под власть ее чар подпадали великие цари и полководцы, мало того, целые народы и племена.
Вот в такую страну и к таким людям попал внезапно Публий Сципион. Он был поражен, восхищен и полностью отдался вихрю стихии. Многие римляне его времени и последующих веков тоже глубоко восхищались Грецией. Но они не давали чувству увлечь себя и сохраняли вид холодного и презрительного равнодушия. Прекрасно зная греческий, они делали вид, что его не понимают, и упорно объяснялись с эллинами через переводчика. И во всем прочем они не давали грекам заметить, что их настолько интересует греческая культура, чтобы они когда-нибудь тратили время на ее изучение. Цицерон рассказывает о двух знаменитых ораторах — Люции Крассе и Антонии, блиставших в дни его ранней юности. Обычно считалось, что они совершенно чужды эллинской культуре. Цицерон, однако, будучи еще мальчиком, подолгу гостил в доме Красса и заметил, что по-гречески оратор говорит так, будто никогда не знал никакого другого языка, что он принимает у себя ученых греков и подчас охотно обсуждает с ними сложные и отвлеченные философские вопросы. Наведя справки, Цицерон узнал, что и Антоний, будучи в Афинах, вел беседы с учеными мужами и иногда мог блеснуть совершенно неожиданными для него знаниями.
Почему же об обоих ораторах сложилось такое мнение? Цицерон объясняет это так: «Красс не скрывал, что он учился, но старался показать, что учением этим не дорожит и что здравый смысл соотечественников ставит выше учености греков; а Антоний полагал, что у такой публики, как наша, его речь встретит больше доверия, если будут думать, что он вовсе никогда не учился. Таким образом, и тот и другой считали, что впечатление будет сильнее, если делать вид, что первый не ценит греков, а второй их даже не знает» (
Вот почему римлянин, открыто проявлявший интерес к эллинам, бросал вызов общественному мнению. Но Публий Корнелий был так горд, что не мог унизиться до притворства. И вскоре в Риме с возмущением заговорили о его непристойном поведении. Консул римского народа должен был важно шествовать по улицам в военном плаще. А впереди шагали и расчищали ему дорогу ликторы со связками прутьев и секирами. Вид его должен был быть неприступен, поступь величава, обеды же должны были отличаться чинностью и тишиной (
Особенно возмущали римлян упражнения в палестре. Цицерон передает общее мнение всех своих соотечественников, уверяя, что палестра — источник безнравственности и развращенности. Юношам, говорит он, следует законом запретить обнажаться и заниматься гимнастикой (
Естественно, в Риме были в ужасе от поведения консула. Отцы не верили своим ушам. Узнали же они об этом вот как. Квестором Публия в Сицилии был Марк Порций Катон, столь знаменитый впоследствии. В то время это был еще совсем молодой человек, ровесник Сципиона, но уже тогда он отличался суровым и непреклонным характером. Он был близок к Фабию, и тот успел еще в Риме настроить его против консула. Теперь же поведение этого повесы глубоко возмутило Катона. Порций всегда гордился своей грубой прямотой, считая ее свойством настоящего мужчины. Вот почему он, подойдя к Сципиону, «без всяких обиняков» обличил его, «ставя ему в упрек не величину расходов, а то, что он губит исконную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем, привыкают к удовольствиям и изнеженности. Сципион отвечал, что на всех парусах идя навстречу войне, он отнюдь не нуждается в таком чрезмерно аккуратном квесторе — ведь не в деньгах, а в подвигах ему придется отчитываться перед римским народом» (
Над головой Сципиона собиралась гроза, но он ни о чем не подозревал, занятый другими заботами. Перед ним стояла задача из народной сказки: в кратчайший срок собрать армию, обучить ее, вооружить, построить флот и приготовить припасы — и все это без денег! Кажется, мало кто, глядя на этого веселого, беспечного юношу в греческом плаще и сандалиях, так увлеченного театром, догадывался, какой сложной и тяжкой работой он занят.
ТРУДНОСТИ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Публий пустил в ход весь свой кредит и все свое искусство убеждать. Он брал деньги взаймы у частных лиц, а главное, у италийских общин, заверяя их клятвой, что возместит сторицей после победы. Особенно помогли ему этруски, связанные с ним общностью происхождения. Много помогли ему и сицилийцы. Очень нужен был Сципиону флот. И вот благодаря его усилиям через сорок дней у него были прекрасные корабли — тяжелые боевые суда, оснащенные машинами. У Сципиона было 40 военных и 400 транспортных судов.
Хуже всего дело обстояло с армией. По-видимому, Публию удалось набрать около семи тысяч
