Сципион Африканский

l:href='#c_59'>^{59} Его слова были полны глубочайшего смысла и глубочайших прозрений. Так, он утверждал, что свет распространяется с конечной скоростью. Он был великий чародей — укрощал ветры, исцелял больных и даже воскрешал мертвых (Diog., VIII, 67). В праздничных одеждах и медных сандалиях обходил он города, «опоясанный перевязями и цветущими венками». Мужчины и женщины, говорит он, «следуют за мной тысячами, спрашивая о пути к спасенью. Одни нуждаются в предсказанье, другие — в излечении разных болезней» (Empedocl. B, fr. 112).

Но, несмотря на весь этот почет, он бывал задумчив и грустен. Вот как он объяснял причину своей тоски:

Существует роковой закон, древнее постановление богов,
Вечное, утвержденное великими клятвами:
Если кто-либо осквернит свои члены преступным убийством
Или осмелится нарушить клятву,
Какой-либо Демон, жизнь которого продолжается века,
Он будет бродить тридцать тысяч лет вдали от счастливых,
Принимая последовательно всевозможные образы смертных,
Переменяя скорбные пути жизни.
Сила эфира толкает вас в море,
Море извергает вас на твердь земли, земля в пламя
Неугасимого солнца, а оно бросает в вихри эфира,
………………………………
Так и я теперь изгнан богами и блуждаю,
Покорный яростной ненависти.

(Empedocl. B, fr. 115, пер. Э. Радлова)

«Все мы… — чужеземцы, гости и изгнанники. Душа находится в изгнании», — говорил Эмпедокл (Plut. De exil., 17, p. 607 C). Дух, живущий в нас, есть, таким образом, падший ангел, который томится в земном теле, как в темнице. Он входит в земное тело «вследствие стремительной потери крыльев» (Empedocl. В, fr. 121). Сам Эмпедокл рождался уже много раз: «некогда был я уже и юношей, и девой, был кустом и птицей, был я также рыбой немой, всплывающей из вод» (Diog., VIII, 77). Свое первое рождение на земле, свой первый крик он описывает так: «Я плакал и рыдал, видя непривычную страну» (Empedocl. В, fr. 118). Постоянно мучила Эмпедокла жгучая тоска по небесной родине: «После такого почета и великого счастья я, несчастный, блуждаю по лугам смертных» (Empedocl. B, fr. 119).

С ужасом и отвращением говорит он о кровавых жертвоприношениях. Увидав человека, убивающего перед алтарем быка или барана, он в отчаянии восклицает: «Отец, схватив сына, изменившего образ, убивает его с молитвой, великий безумец! Жертва кричит и умоляет своего палача, а он не слушает кричащего, но, убив его, приготовляет в жилище преступный пир» (Empedocl. В, fr. 137). Вспоминая, как ранее по неразумию он ел мясо животных, Эмпедокл восклицает: «Увы! Отчего не уничтожил меня жестокий день раньше, чем познали мои уста преступную пищу» (Empedocl. B, fr. 139).

Но вот подошел срок очищения.[122] Тридцать тысяч лет окончились, и дух Эмпедокла снова обрел крылья.

«Друзья, обитающие большой город белокурого Агригента… Привет вам! Я для вас уже более не человек, а бессмертный бог», — обращается он к своим согражданам (Diog., VIII, 62, пер. Э. Радлова).

О смерти Эмпедокла существует такой рассказ. Однажды был великолепный пир. Среди приглашенных был Эмпедокл. Всю ночь гости веселились. Наутро хватились Эмпедокла. Но его нигде не было. Наконец один из гостей, бывший ночью в саду, рассказал, что в полночь он услышал громкий голос с неба, звавший Эмпедокла. Затем он увидал свет с неба, огонь факелов и более ничего. Любимый ученик Эмпедокла Павсаний сказал тогда, что не слезы надо проливать, но молиться, ибо Эмпедокл вернулся на небо и стал богом (Diog., VIII, 68).^{60}

Теперь нам ясно, откуда берутся души. Согласно учению пифагорейцев это свергнутые с небес демоны. Вот почему тело — темница для духа. Но, когда после многих перерождений преступление искуплено, души вновь возвращаются в селения блаженных. В последнем своем перерождении, говорит Эмпедокл, они становятся пророками, поэтами, целителями или вождями. Затем они «возносятся до величаемых высочайшими почестями богов» и «разделяют жилище и стол бессмертных» (Empedocl. В, fr. 146). Но какова судьба души между перерождениями? Ведь Пифагор утверждал, что много раз уже спускался под землю и снова рождался. Это отчасти можно восстановить из мистического рассказа Платона, которого пифагорейцы, как и Эмпедокла, обвиняли в разглашении их тайн.

Платон рассказывает, что после одной битвы среди убитых нашли тело Эра. Хотя он пролежал уже много дней, его тела не коснулось тление и он напоминал спящего. Когда его возложили на погребальный костер, он очнулся и поведал, что душа его, выскользнув из тела, полетела вместе с прочими душами и оказалась в неком божественном месте. Там души предстали перед судьями, которые, тщательно взвесив их прегрешения, праведников на тысячу лет посылали на небо, а грешников на тысячу лет — под землю. Что делали они на небе и под землей, Эр не видел. Он заметил лишь, что с неба они спускались с веселыми, радостными лицами, а из-под земли появлялись измученные, покрытые пылью и грязью. Затем все направились к мойрам, перед которыми разбросаны были бесчисленные жребии будущих жизней. Каждая душа сама выбирала себе жизнь. Одни поспешно хватали жизнь могучего тирана, другие предпочитали быть тихими, незаметными людьми, третьи желали родиться животными. Когда жизнь была выбрана, души отправились в дальний путь. Много дней брели они по безводной пустыне, томимые жаждой. Наконец они дошли до реки Забвения и бросились пить. Те, кто выпил много, забыли все. Кто пил умеренно, сохранил слабые и смутные воспоминания о прошлой жизни и небе. Напившись, души легли спать на берегу реки. В самую полночь раздался удар грома, страшный вихрь поднял души, они закружились по небу, рассыпались звездами и, стремительно упав вниз, вселились в смертное тело (Plat. De re publ., 614– 621).

АПОФЕОЗ СЦИПИОНА

Теперь мы можем хоть отчасти представить себе взгляды Энния. Надо сказать, что этот гражданин Рудий знал о мистическом учении Пифагора, возможно, больше нас. В Южной Италии, куда переселился Пифагор, его почитали за божество, и его философия стала чуть ли не официальной религией. Во всяком случае в италийских захоронениях постоянно находят «золотые таблички» с изречениями Учителя и указаниями, как вести себя душе в загробном мире.[123] Таким образом, обращение к пифагорейству для Энния было возвращением к религии его детства.

Говорил ли он когда-нибудь об этом таинственном учении Сципиону? Быть может, он рассказывал своему другу о музыке сфер? Быть может, ясными лунными ночами, поднимая глаза к небу и любуясь сонмами сверкающих звезд, они видели в них прекрасных и разумных существ, совершающих священную пляску вокруг небесного огня?[124] Быть может, они толковали о своих прошлых перерождениях? Кто знает. Видимо, в ту пору в Риме, как и в эпоху раннего Возрождения, это чудесное учение находило живой отклик в душах людей. Друзья Лоренцо Великолепного тоже увлеклись пифагореизмом. Шекспир в одной из своих самых возрожденческих пьес рисует двух влюбленных, которые смотрят на звезды прекрасной лунной ночью. Юноша говорит: