видела всё те же картины: как Мо выводят во двор, накидывают на шею веревку… «Он мертв, и она пришла сообщить мне об этом!» — была первая мысль Резы, когда Сорока встала перед ней с торжествующей улыбкой на губах.
— Вот она, служанка-предательница! — сказала Мортола с трудом поднимавшейся на ноги Резе. — Ты, похоже, такая же ведьма, как твоя дочка. Как тебе удалось сохранить ему жизнь? Предположим, я слишком торопилась, когда целилась. Да какая разница? Еще неделя-другая, и он достаточно поправится для показательной казни!
Жив!
Реза отвернулась, чтобы Мортола не заметила ее счастливой улыбки, но Сорока не глядела на ее лицо. Она с наслаждением рассматривала изорванное платье, стертые в кровь босые ноги.
— Перепел! — Мортола понизила голос. — Я, конечно, не стала объяснять Змееглаву, что он не того собирается казнить. К чему? Все идет так, как я хотела. И до твоей дочки я тоже еще доберусь.
Мегги. Счастье, на мгновение согревшее сердце Резы, исчезло так же внезапно, как появилось. Мина приподнялась рядом с ней, разбуженная хриплым голосом Мортолы.
— Да, в этом мире у меня могущественные друзья, — продолжала Сорока, самодовольно улыбаясь. — Змееглав изловил для меня твоего мужа, так почему бы ему не сделать того же и с твоей ведьмой-дочкой? Я показала Змееглаву ее фотографию. Да, Реза, я велела Басте прихватить фотографии твоей малышки, все эти карточки в красивых рамках, которые стояли повсюду у Книгожорки. Змееглав, конечно, считает их колдовством, отражением в зеркале, проступающим на бумаге под действием чар. Его солдаты боятся до них дотронуться, но им дан приказ повсюду показывать их. Жаль только, что мы не можем их размножить, как это делается в вашем мире! Но твоя дочь, к счастью, бродит вместе с Сажеруком, а для него колдовских отражений не нужно. Каждый крестьянин наслышан о нем и о его шрамах.
— Он не даст Мегги в обиду! — сказала Реза. Надо же ей было сказать что-нибудь.
— Конечно! Как
Реза вцепилась ногтями в свое грязное платье.
Ни в том, ни в этом мире не было человека, которого она ненавидела бы так, как Сороку. Даже Басту меньше. Только Мортола и научила ее настоящей ненависти.
— Здесь все по-другому! — проговорила она. — Здесь огонь его слушается, и здесь он не один, как в нашем мире. У него есть здесь друзья.
— Друзья! Ты хочешь сказать, все эти шуты, этот Черный Принц, как он себя называет, и прочие голодранцы?
Сорока окинула презрительным взглядом остальных пленных. Почти все они проснулись.
— Посмотри на них, Реза! — язвительно сказала Мортола. — Чем они могут тебе помочь? Пестрыми мячиками или слезливыми песенками? Один из них предал вас. Ты об этом знаешь? А Сажерук — что он может сделать? Пустить сюда огонь, чтобы тебя спасти? Но тогда ты тоже сгоришь. На такой риск он не пойдет — слишком он в тебя влюблен. — Она с улыбкой нагнулась к Резе. — А ты рассказывала мужу, какими вы были близкими друзьями?
Реза не ответила. Она знала штучки Мортолы. Отлично знала.
— Так что? Может, мне ему рассказать? — Мортола вглядывалась в ее лицо, как кошка перед мышиной норой.
— Конечно, — прошептала Реза. — Расскажи ему. Все, что ты можешь ему сказать, он и так знает. Я вернула ему все годы, что вы у нас украли, слово за словом, день за днем. Мо знает и то, что ты у родного сына жила в подполе и он перед всем светом выдавал тебя за экономку.
Мортола хотела залепить ей пощечину, как она это часто делала со служанками, но Реза удержала ее руку.
— Он жив, Мортола! — бросила она ей в лицо приглушенным голосом. — Эта история еще не закончилась, и его смерть в ней не записана. Зато о твоей нашепчет тебе моя дочь за то, что ты сделала с ее отцом. Вот увидишь. И тогда я посмотрю, как ты умираешь.
На этот раз ей не удалось перехватить руку Мортолы, и щека у нее горела еще долго после ухода Сороки. Сидя на холодном полу, она чувствовала взгляды сокамерников, как пальцы, прикасающиеся к лицу. Мина первой нарушила молчание:
— Откуда ты знаешь старуху? Она варила яды у Каприкорна.
— Знаю, — тихо ответила Реза. — Я была ее рабыней. Много лет.
55
ПИСЬМО ОТ ФЕНОЛИО
Сажерук спал, когда вошла Роксана. За окном было уже темно. Фарид и Мегги ушли на берег, а он прилег, потому что нога болела. Увидев в дверях Роксану, в первое мгновение он подумал, что грезит наяву, как случалось с ним по ночам. Ведь когда-то давно он был здесь с ней. И комната выглядела тогда точно так же, и он лежал на таком же мешке соломы с изрезанным, липким от собственной крови лицом.
Волосы Роксаны были распущены. Может быть, поэтому он так живо вспомнил ту давнюю ночь. У него до сих пор замирало сердце при этом воспоминании. Он тогда чуть не сошел с ума от боли и страха, он полз на четвереньках, как раненый зверь, пока Роксана не нашла его и не привезла сюда. Хитромысл его сперва не узнал. А потом влил ему в рот что-то, от чего он заснул, а когда проснулся, в дверях стояла Роксана — точно так, как сейчас. А когда раны не затянулись, несмотря на все искусство цирюльника, она пошла с ним в Чащу, в самую глубь, к феям — и оставалась с ним до тех пор, пока лицо его не зажило настолько, что можно было снова показаться людям. Наверное, не много на свете людей, у которых любовь к женщине написана на лице ножом.
Но что он сказал ей, вдруг увидев ее здесь?
— Что ты здесь делаешь?
Сажеруку хотелось откусить себе язык. Почему не сказать ей, что он тосковал по ней так, что десять раз готов был повернуть обратно?
— И правда, что я здесь делаю? — откликнулась Роксана.
Прежде она повернулась бы и ушла, услыхав такой вопрос, а теперь только улыбается так насмешливо, что он смутился, как мальчишка.
— Где ты оставила Йехана?
— У подруги. — Она поцеловала Сажерука. — Что у тебя с ногой? Фенолио сказал мне, что ты ранен.
— Уже лучше. Зачем тебе этот Фенолио?
— Ты его не любишь. Почему? — Роксана погладила его по лицу.
До чего же она хороша.
