Накинув коротенький зипун, он вышел ее проводить. Дюжий мужик сгребал деревянною лопатой снег с тротуара. Рядом крутился огромный пес.
— Герасим, — вспомнила визитерша. — Муму…
Тургенев подошел к богатырю, что-то показал ему на пальцах.
— Эта парочка поживет у вас в доме, — уже поймав экипаж, объяснил гостье знаменитый писатель. — Вдруг да похитители начнут угрожать вам… и согласитесь — для сюжета неплохо… характерный тип из народа… дрессированная, умная собака… пусть побегает по страницам…
26
В доме стояла замечательная тишина — густая, плотная, напоенная теплом и спокойствием.
Маленький Яша, до изнеможения натисканный матерью, отправлен был в Таврический сад на прогулку с израненною бонной. Горничная Дуняша, получившая на сей раз не только панталоны с чудом выдержавшей испытание резинкой, но и корсет китового уса, шелковые чулки, коленкоровое по шести гривен за аршин платье и даже крепкие, на шнурках, зимние ботинки (несколько ей жавшие), перетирала внизу с лакеем Прошей массивное столовое серебро — и только снаружи, из дворика, доносился равномерный, хрусткий, перемежающийся жизнерадостным лаем стук — глухонемой Герасим и его четвероногий друг занимались рубкой дров и укладыванием оных в поленницу.
Набросивши прелестный, переливающийся от голубого к зеленому пеньюар, разгорячившаяся и влажная после продолжительного омовения в горячей пенной ванне, ощущая между языком и небом пленительное послевкусие толченого сахара с имбирем, опрыскиваясь с максимальной щедростью духами из увесистого золоченого пульверизатора и уже намереваясь выбрать подходящее притирание, Любовь Яковлевна была немало обескуражена появлением руки, просунувшейся у нее из-за спины к украшенному интарсией и вырезанному из штучного дерева туалетному столику.
— Ты?!
— Кто же еще…
Другая Стечкина в переливающемся зелено-голубом пеньюаре с нарочитой невозмутимостью смазывала кожу любимейшей Любови Яковлевны жасминово-дынной суспензией.
— Хорошенькое дельце! — Любовь Яковлевна просунула пальчик в парфюмерную баночку и, изогнув его внутри стеклянной емкости, выбрала наружу энное количество чудесного притирания. — Со мной тут бог знает что происходит… дважды с жизнью прощалась, а тебе дела нет! Бросила меня! Пропадаешь неизвестно где! Бессовестная эгоистка и более ничего.
Другая Стечкина неспешно промокнула салфеткою у себя за ушами.
— Право же, не пойму, о чем ты… Все время я была с тобою…
Жасминово-дынный сгусток сорвался с пальца, пришедшись на округлое белое колено. Любовь Яковлевна механически растерла суспензию по ноге.
— Ты не обманываешь меня?.. Но тогда объясни — отчего я тебя не видела?
Другая Стечкина придвинула початую коробку папирос.
— Неумолимые законы жанра. Диктат суровой прозы. Ты наблюдаешь себя со стороны, стало быть, я постоянно рядом. Но представь… если я упомянута буду в каждом абзаце?
Любовь Яковлевна чуть призадумалась:
— Тогда образ героини неизбежно размоется… появятся обременительные для читателя повторы… роман потеряет стройность, лаконичность… привлекательность…
— Верно, — пыхнула дымом другая Стечкина. — Посему используем великолепный прием умолчания. Я присутствую, но иногда для пользы дела меня не видно!..
— Так, значит, — Любовь Яковлевна забавно наморщила лоб, — ты и в чужой постели была со мною?!
— Разумеется! — белозубо расхохоталась хорошенькая дублерша. — И приняла значительную часть нагрузки на себя. Одна ты этого просто бы не выдержала!
Ужасное испытание в спальне уже представлялось молодым женщинам в юмористическом ракурсе.
— Что и говорить, — комментировала Любовь Яковлевна, — старый конь борозды не испортил!
— Будем надеяться — и не засеял! — ернически вторила ей другая Стечкина.
В меру пошалив словами, неразлучные подруги сделались серьезными. Любовь Яковлевна встала, в некоторой задумчивости поворошила пальцами лежавшую на письменном столе рукопись.
— Странная происходит вещь. — Она погладила исписанные страницы. — Помнишь, как я часами сидела, что-то выдумывала, мучилась сюжетными перипетиями, а теперь все иначе… роман пишется сам собою… и никакой Музы не нужно…
— Так и должно быть, — назидательно проговорила другая Стечкина. — Автор всегда начинает «в гору», мучительно карабкается он по осыпающемуся, зачастую отвесному склону, тянет изо всех сил за собою неопределившихся слабых персонажей, но затем, в один прекрасный момент — если это писатель настоящий, — его герои волшебным образом вдруг наливаются силой, оживают и уже сами ведут за собою «с горы» подуставшего автора… Так что тебя можно только поздравить…
— И тебя! — Любовь Яковлевна обняла другую Стечкину. — Действительно, героиня наша представляется мне совсем живою, а уж об Иване Сергеевиче и говорить не приходится… до сих пор ощущаю…
— Самое время заняться и второстепенными персонажами, — подсказала другая Стечкина. — Куда, к примеру, подевались братья Колбасины из «Современника»? Как поживают и что поделывают все эти добрые люди из дачного сообщества в Отрадном? Ты ведь не забыла их?
— Конечно. — Любовь Яковлевна принялась загибать пальцы. — Константин Игнатьевич Крупский и его развращенная девочка… человек-гора Алупкин… кто там еще?..
— Уморительный Приимков… помнишь, который так ловко ходил на руках…
— И еще шевелил ушами!
— А эта плоская, золотушная, с пистолетом?..
— Софья Львовна Перовская!.. И ее кавалер… изломанный, с ножом… Игнатий Иоахимович Гриневицкий!
— Видишь, сколько набирается! — Другая Стечкина позвонила Дуняше и крикнула вниз, чтобы принесли чаю. — Всех их ты пробудила к жизни, — произнесла она отчего-то мужским незнакомым голосом, по-французски, при сем раскинув крыльями руки и с гудением проносясь по комнате, — как бишь там… приручила?.. пробудила к жизни — значит, теперь ты за них в ответе!..
Любовь Яковлевна торопливо записывала. Появившаяся Дуняша внесла чай с тульскими фигурными пряниками. Один был облитой глазурью женщиной, другой — рельефно вылепленным мужчиной. Наслаждаясь ароматом далекой сказочной страны, дамы сделали по смачному глотку и несколько замерли над лакомством.
— Так и быть, — другая Стечкина с наигранной жертвенностью кивнула на расписную в русском вкусе тарелку, — мужчину уступаю тебе.
— Нет уж, — со смыслом улыбнулась Любовь Яковлевна. — Мерси. Этим сыта по горло.
Пережевывая сладкую пищу, закадычные подруги чуть собрались с мыслями.
— Значит, так, — засунувши в рот остатки мужчины, продолжила о главном другая Стечкина. — С дачниками разобрались. Теперь — этот жуткий карлик… Победоносцев… языкастый… надо бы чего и о государе, все же неудобно всуе…
— История с убийством Черказьянова, — дополнила список Любовь Яковлевна, — пропавший мой дурацкий дневник… ума не приложу, как выкрутиться…
— Что-нибудь придумаем… А голова на полях… прямоносый… с вьющимися волосами?.. Не забыла?
Глубоко вздохнув, Любовь Яковлевна приподняла листок с записями. На полях в пушкинском стиле тонкими линиями набросан был привычный романтический профиль.
