полях, с прямым носом, ее крылатую мечту и дерзкую фантазию… увы и ах!.. Явившаяся башка была совсем иного свойства… Почудилось ей или действительно было? Но как, каким образом?!.
Примеривши глухое парусиновое платье со множеством карманов и рядами металлических заклепок, несколько топорщившееся на фигуре, но придающее, в силу особенностей материала и фасона, успокаивающее чувство защищенности, Любовь Яковлевна осталась довольна. К платью присовокуплены были приталенный полукафтан цвета тушеной морской капусты и ярко-желтый тюрбан с густой вуалью.
Исполнительный Герасим под лестницей топил калорифер березовыми полешками, могучий Муму скакал и прыгал подле своего двуногого друга, любвеобильная Дуняша прохаживалась, задевая невзначай нового дворника бедром или ногою, не интересный более лакей Прохор с остервенением сдирал приставшие к мастике ковры, намереваясь, согласно указанию барыни, проколотить их палкою на снегу.
Изящно разыграна была пантомима (участие в любительском спектакле не прошло даром), лицом, пальцами, всем телом, подпрыгивая и приседая, молодая барыня показала немому, что берет его вместе с животным с собою.
Приветливо помахав с тротуара сыну, расстреливавшему на подоконнике шоколадную овцу, Любовь Яковлевна направилась в сторону Бассейной. День выдался светлым, умеренный морозец склеивал ноздри, доставал большие пальцы на ногах, придавал мыслям замедленное и величавое течение.
«Скоро, совсем скоро Рождество, — так думалось молодой женщине, — после наступит новый, 1881 год. Что-то принесет он мне, прозябающей и истосковавшейся по настоящей большой любви? (Что бы ни говорил на эту тему мой Иван Сергеевич!)»
Герасим в свежей косоворотке и распахнутом нагольном полушубке почтительно следовал за нею, удерживая накоротке посерьезневшего на людях умного кобеля. Любовь Яковлевна вспомнила, что в хозяйстве начисто вышел имбирь — в гастрономическом магазине Черепенниковых, уже украшенном к празднику золочеными хоругвями, ей обрадовались как постоянной, но запропастившейся покупательнице и отпустили товар с привесом. Тут же на сдачу был выпит стакан кокосового молока и куплена впрок банка кокосовой сметаны.
На Литейной, привязанные за фитиль, в витринах висели разноцветные восковые свечи, над колбасной Добычина, поскрипывая, качался на незначительном ветру размалеванный жестяной окорок, разносчики в холщовых фартуках, оглушительно крича, размахивали над головами аршинными горячими сосисками, от них во все стороны разлетались липучие комья горчицы. Какие-то нигилисты, не приметив слона, попытались завернуть на Любови Яковлевне вуаль и тут же были сбиты с ног бдительным овчарным кобелем — отличившемуся незамедлительно преподнесена была сосиска с двойной порцией горчицы.
Несколько развеселившаяся молодая писательница подумала, что для сюжета хорошо бы встретить кого-нибудь из затерявшихся на страницах персонажей, и тут из-за угла навстречу ей вышла огромная фигура с лицом открытым и добродушным.
— Здравствуйте, Алфей Прович! — обрадовалась Стечкина.
Человек-гора притормозил. Она откинула густую, с мушками, сеточку.
— Любезная Любовь Яковлевна!..
— Как поживаете, что поделываете? — с ажиотажностью в голосе спросила молодая женщина.
— Живу хорошо, — откашлялся Алупкин, — и, в общем, ничего особого не делаю…
— А помните… на даче… спектакль… в лес ходили…
— И еще купаться!..
Любовь Яковлевна, кое-что припомнив, погрозила великовозрастному шалуну пальцем.
— Кого видите из наших?
— Крупского. Дочку вместе ловили…
— Девочка растет… ей хочется новых ярких впечатлений… А вы, помнится, стекло могли жевать?
— Я и сейчас могу. — Алупкин вынул из-за пазухи средних размеров зеркало и с хрустом сжевал его без остатка. — Это ваша собака?
— Отчасти… крайне умное животное… только воды не любит… Муму.
— А мужик?
— Глухонемой. Герасим…
— Ясненько… — не узнал Алупкин.
Одновременно они переступили с ноги на ногу.
— Рада была повстречать…
— Взаимно. — Гигант погрузил руку в другой карман. — Вот моя карточка. Понадоблюсь — не церемоньтесь…
С Литейной она свернула на Пантелеймоновскую. В задумчивости перешла Фонтанку. Летний сад, притихший, белый, прекрасный, лежал по ту сторону изысканной литой ограды. Чтобы дать Муму возможность справить нужду, они прошли внутрь. На аллеях, чуть припушенные снегом, стояли величественные мраморные статуи. Грациознейшая пара ослепительно чистых лебедей плавала в подернувшемся ледяною кромкой пруду. Самый воздух напоен был возвышенным романтизмом. «Некогда здесь гулял Пушкин», — отворачиваясь от натужливо присевшего пса, благоговейно подумала молодая писательница.
Центральною аллеей, под обнажившимися ветвями раритетных дубов, Любовь Яковлевна вышла к другим воротам замечательного музея под открытым небом. Здесь, со стороны Невы, для прочтения вывешена была приметная дощечка с текстом:
На этом месте 4 апреля 1866 года
крестьянин Осип Комиссаров
милостью Божией
спас от рук злодея жизнь императора
Александра II
Сразу, будто очнувшись, молодая женщина споро заперебирала ногами. Взяв направо, она снова оказалась на Фонтанке. Огромное мрачное здание Управы высилось и подавляло. Герасиму и псу велено было ждать. Забравши в грудь последний глоток свежего воздуху, пострадавшая отжала массированную блиндированную дверь и обнаружила себя в перегороженном шлагбаумом вестибюле.
— К кому изволите направляться? — Дежурный жандарм пахнул одеколоном, колбасой и сапогами.
Любовь Яковлевна непроизвольно оправила полукафтан.
— К самому главному… надеюсь, он в присутствии?
Дежурный без усилия скорчил козлиную харю.
— Может, для начала к частному приставу? Так сказать, по иерархии?
— Нет. — Любовь Яковлевна решительно качнула головою. — Дело исключительной важности!..
Затребовав паспорт молодой женщины, жандарм передал его унтеру и вскоре вежливо козырнул.
— Вас проведут.
Через множество переходов она доставлена была в роскошную приемную. Обитые сафьяном двери сандалового дерева приглашающе распахнулась. Любовь Яковлевна вошла. В кресле обер-полицмейстера в перевитом шнурами мундире, сверкая аксельбантами и позументами, восседал человек, отлично ей знакомый.
30
Что есть наша жизнь, как не сплошная и беспрерывная цепь случайностей!
Так примерно думала молодая женщина, глядя на некогда уморительного человека, ныне
