— Сегодня что же… праздник? — перекричала она многоголосье.
— Получается, так, — расставившись и защищая ее от толчков, бочковым гулким голосом ответил человек-гора.
— Какой же?
— Императорским рескриптом — на Дворцовой площади церемония. — Алупкин набрал в грудь прорву воздуху. — Возведение героя Плевны Эдуарда Ивановича Тотлебена в графское достоинство и возложение ордена Святого Андрея Первозванного на доблестного защитника Симферополя адмирала Николая Петровича Новосильского! — как на духу выпалил он.
Любовь Яковлевна от души рассмеялась. Ей было хорошо и спокойно в обществе этого сильного человека. В невообразимом шуме и страшной толчее, среди счастливого и радостного народа они продвигались к Зимнему.
Дворцовая вся была запружена переминающейся возбужденной публикой. В центре площади возвышалось сооружение, весьма похожее на эшафот. Вокруг него выстроены были застывшие до поры музыканты, певчие и танцоры всех частей петербургского гарнизона.
Оберегая спутницу, Алупкин пробился в первые ряды и указал молодой женщине глядеть на балкон Зимнего. И тотчас там, сопровождаемый собственным Его Величества конвоем, осиянный лучами прожекторов, в мундире лейб-кирасирского Ее Величества полка перед народом появился государь император. Намеренно, как показалось Любови Яковлевне, встретившись с нею взглядом, он воздел десницу в белой перчатке, все пали коленопреклоненные — грянул гимн.
Засим воспоследовала и собственно церемония, выглядевшая на редкость торжественно.
Под барабанный бой и пение фанфар двенадцать гренадеров при полном параде внесли на помост Графское Достоинство — огромный серебряный шар с вычеканенными по нему вензелями и девизами. Генерал Тотлебен, глубокий старик в красных сапогах и с бородою до земли, был поднят на руки бравых молодцов и головою вниз опущен внутрь шара сквозь имевшийся наверху люк. Крышку завинтили. Церемониймейстер в пурпурных одеждах, подскочивши, что было сил шарахнул по серебряной сфере золотою кувалдой, и сразу шестеро юных гофмейстеров со всех сторон принялись стучать по шару стальными и медными молотками. Малиновый звон около получасу плыл над завороженной площадью, после чего герой Плевны и новоиспеченный дворянин был извлечен наружу и с именною грамотой на груди унесен гренадерами прочь.
Народу дан был небольшой роздых. Военные затейники старались изо всей мочи: музыканты играли марши, певчие исполняли хоралы, танцоры отплясывали барыню. Все на площади, без различия заслуг и сословий, прослезившись, целовали друг друга, и Любовь Яковлевна от полноты чувств тоже поцеловалась с пахнувшим молоком и вежеталем Алупкиным.
Далее состоялось награждение Новосильского. Доблестный адмирал и защитник Симферополя, совсем безусый и дебелый юноша, принял орден в хрустальной ванне, из которой еще долго кропил всех морскою водой, раскидывал куски льда и дарил детям лупоглазых рыбок. И снова грохотали пушки, музыканты играли яблочко, певчие исполняли марши, танцоры отплясывали хоралы, люди на площади кричали и обнимались, и Любовь Яковлевна с удовольствием целовалась с Алупкиным, пахнувшим сметаною и вазелином.
Потом, выбравшись из толпы, они двинулись в сторону Соляного городка. Алупкин упруго сжимал ей локоть, наклонялся, щекотал колючими желтыми усами, заглядывал далеко в глубь глаз.
— Так что, сударыня, — спрашивал он со значением, — возникла ли у вас потребность вомне?
Любовь Яковлевна шаловливо смеялась, грозила Алупкину затянутым в лайку стройным пальчиком, она чувствовала себя превосходно в обществе этого надежного, сильного человека, закрадывалась даже мысль, отгонять которую становилось непросто, — и вдруг, разом, будто отсохло, и будто не существовало Алфея Провича вовсе — как вкопанная встала она у флигеля Технического общества, потянула в забытьи мяукнувшую кошкой дверь и, едва ли попрощавшись со спутником, проскользнула внутрь.
Сбросивши пончо на руки служителю, минуя многочисленные буфеты со струившимися оттуда пленительными запахами, стремительно и безотчетно поднялась она по устланной ковром незнакомой лестнице, уверенно взяла направо и с гулко бьющимся сердцем замерла у плотно закрытой, ничем не примечательной двери.
«Куда я, зачем?» — спрашивала самое себя Любовь Яковлевна, обхватывая бронзовую, в форме штангенциркуля, ручку. Внутри у молодой женщины все напряглось, сладостное предчувствие заполнило сердце, горячей волной растеклось по членам.
«Сейчас откроется тебе!..» — звенели в ушах ангельские фальцеты.
Молодая писательница собралась с силами.
Дверь плавно отворилась. За нею была обычная лекционная зала. Сидевшие на стульях люди внимали стоявшему за кафедрой человеку.
— Новогвинейская собака не так вкусна, как полинезийская, — произнесено было невообразимым голосом.
Затрепетав, Любовь Яковлевна раздернула горловину ридикюля, выхватила футляр с лорнетом, поднесла к глазам, и тут резинка на ее панталонах оглушительно лопнула.
Негодующие взгляды потревоженных слушателей пришлись молодой женщине в затылок — подхватив себя под низы и неловко перебирая ногами, она со всею возможной скоростью убегала из помещения.
39
— Боже мой! — прерывисто вскрикивала Любовь Яковлевна, скрывшись ото всех в дамской комнате Технического общества. — Боже мой!
Пойти далее банального и пустого междометия, облечь сколько-нибудь значимыми словами вскрывшийся в ней и перехлестывающий через край поток сознания, реально ощутить себя в данном судьбоносном отрезке времени, мало-мальски выстроить мысли, понять и оценить то, что произошло, — было решительно невозможно.
И в самом деле! Абстрактной мечте должно оставаться абстрактною мечтой, ей уготована миссия согревать душу, уводить на краткие, сладкие мгновения от суровой, грубой реальности и уж никак не утверждать в ней материализованный светлый идеал!
Мужская голова, которую, забывшись, в пушкинской манере набрасывала она на полях — и этот человек за кафедрой, что рассуждал о собаках… сомнений быть не смогло!.. Те же густые вьющиеся волосы, изумительный прямой нос, необыкновенные, проникающие глаза!.. Разве что наяву, в реальном своем обличье он оказался еще прекрасней и желаннее.
Но кто поверит ей?
— Быть такого не может? — заявят и самые терпеливые из читателей. — Полно потчевать нас сказками — наелись до отвала! Благодарим покорно! Бросим-ка мы лучше сей опус в огонь да и полистаем что-нибудь душеполезное. Того же Маркевича…
Впрочем, как знать — до читателя еще нужно дожить.
Пока же молодую женщину бросало в жар и холод, на лбу выступила испарина, спина, напротив, покрылась знобкою гусиной кожей — руки, однако, споро заканчивали необходимое. Концы не выдержавшей бельевой резинки были пойманы в прорези материи, стянуты вместе и схвачены по случаю оказавшейся в ридикюле английской булавкой.
Признаться, она и думать забыла о предсказании, вытянутом старым попугаем, и вот — на тебе, сбылось! — едва ли не сбросила панталоны при всем честном народе.
«…резинка лопнет, — воочию увиделись Любови Яковлевне те несколько коротких фиолетовых строк. — Впереди суровые испытания и большая любовь».
Что ж, суровых испытаний выпало ей предостаточно.
Большая любовь?!
Поднявшись с сиденья, она тщательно оправила платье, сполоснула руки, оглядела себя в зеркалах, подвила указательным пальцем опустившуюся несимметричную буклю.
