Хозяин ее судьбы, или Если свадьба состоится

– Черный чай? Зеленый?

– Кофе, – ответила Тата. – Без молока. Слушай, – продолжила она, выпуская в воздух колечко дыма. – Нужно поговорить со всеми заново. По второму кругу. Мне кажется, кто-то мог что-то видеть.

– Тогда бы это давно стало известно полиции.

– Необязательно. Кто-то мог и смолчать.

– Зачем? Какой в этом смысл?

– А вот это нам и предстоит выяснить…

– Тат, – я замолчала, а потом выдохнула, – второй раз заново ходить по этому адскому кругу – я не выдержу! И смысла в этом нет. Не хочу я в это ввязываться, Тат! И не проси!

– Нет, попрошу! Я обдумывала еще там, в Америке, исчезновение Руси. И неоднократно. И мне кажется: кто-то промолчал. Или утаил что-то. А вот кто? Вопрос!

– Ладно, Тат, уговорила, – вздохнула я. – Только не очень дави на меня, и еще… пожалуйста, будь рядом! Одна я не выдержу.

* * *

В дачный поселок «Голубые дали» мы поехали с утра. Тата осталась у меня на ночь. Время мы решили не терять, и поэтому она переночевала у меня.

Я села за руль «Тойоты», подруга сидела рядом. Продукты мы купили в ближайшем магазине. Я подумала о Русе, и мои глаза наполнились слезами. Тата права: где Руся, там и Слава… Стоп-стоп, сказала я себе. Вот об этом сейчас думать не надо! Слезами делу не поможешь. А наша задача заключается в том, чтобы восстановить максимально полную картину того дня.

Как ни странно, но Тата почти убедила меня в том, что какую-то мелочь, некую деталь мы могли упустить, и поэтому след Руси потерялся. А теперь эту детальку мы должны найти, все перерыть – и найти. Как иголку в стоге сена. Несмотря ни на что: искать, искать и искать. Не знаю, почему, но меня вдруг – стыдно сказать! – охватил азарт. Самый настоящий. Я даже сама удивилась. И неожиданно подумала: а вдруг и правда мы найдем ее… Всякое бывает. Где-то же Руся должна находиться! Найду я ее, мою девочку! Обязательно найду. И Славу найду! И Тата мне в этом поможет.

Раз уж она вселила в меня оптимизм, пусть теперь и отвечает за это. Татьяна, напротив, сидела хмурая и сосредоточенная. Я посмотрела на нее искоса и отвела взгляд. Может быть, мы с ней невольно ролями поменялись? Я вроде бы теперь играю за оптимистку. А Тата – за пессимистку. Тата могла неожиданно испугаться своего хода – она же подарила мне этот неоправданный оптимизм, который мог рухнуть при столкновении с реальностью. Ведь все держится, как тоненькая ниточка, на одном-единственном допущении: что Руся со Славой живы и здоровы.

Я сжала губы и вновь посмотрела на Тату. Она перехватила мой взгляд и неожиданно улыбнулась. И от улыбки в уголках ее глаз собрались морщинки. А ведь она постарела там, в этой Америке, подумала я. Работать ей приходилось за троих, так просто в эту капиталистическую систему не встроишься… О многом, конечно, Татка умолчала. И правильно! Я бы, наверное, сделала то же самое. Невыносимо горько признаваться кому-то в том, что ты прошла через унижения и обиды, прежде чем чего-то добилась. В таких случаях посторонним людям душу излить легче всего. А вот в чем-то признаваться близким… Я бы тоже собственный язык съела. В этом мы с Татой похожи. Только она резче, нетерпимей, острей.

Тата искоса посмотрела на меня.

– О чем задумалась? – неожиданно услышала я ее хриплый голос.

Я колупнула пальцем окно машины:

– Ни о чем. Просто так. О том, что мы там увидим, узнаем…

– Лучше об этом заранее не думать, – сказала подруга, так и не повернувшись ко мне.

Она вела машину спокойно, сосредоточенно, подбородок ее слегка выпятился вперед.

– Не получится, – ответила я, сцепив руки в замок. – Как ни старайся – не получится. А потом, вот ты приехала и всколыхнула все вновь. Так что все завертелось в другую сторону. И не по моей вине, учти! – подняла я палец. – Ты повела в этом счете.

– Принимаю, – вздернула голову Тата – резко, порывисто, как породистая лошадь, раздраженная чем- то. – Я только прошу тебя пока что об одном: не строй никаких версий.

– А я и не строю. Никаких. Тем более что у меня их и нет, – призналась я. И это была чистая правда. Все версии были уже по сто раз думаны-передуманы. И действительно – от них уже почти ничего не осталось. Они были стерты и заношены, как старые любимые вещи. До дыр. Или стали как пластмассовые бусы, выцветшие от солнца и воды.

– Осмотримся, что и как, поговорим с народом. Сколько нам еще ехать?

Я посмотрела на часы:

– По моим прикидкам, час с хвостиком. От силы – полтора. Устала? Может, поменяемся местами?

– Я лучше справлюсь с рулем. Ты не сможешь вести.

И это тоже была чистая правда. Оттого, что былое возвращалось, неважно, какими путями и с какой целью, но возвращалось, я была немного не в себе. Я уже привыкла к своим бедам и неприятностям, свалившимся на меня в последнее время, как люди привыкают ко многому в жизни. И только безумная, неоправданная надежда иногда вспыхивала нежданным огоньком, освещавшим самые темные и мрачные закоулки моей души, а потом быстро потухала. Если бы не Татка, я бы ни за что не смогла вновь погрузиться в этот кошмар, устало подумала я.

– Не боись, – на полном серьезе сказала Тата. – Все будет…

Слово «хорошо» застряло у нее в горле. «Хорошо» – это была лошадиная доза этого ничем не подкрепленного оптимизма, который Тата в данный момент позволить себе не могла: это было бы уже слишком. И она это прекрасно понимала.

– …как надо, – закончила она. И вдруг у нее вырвалось неожиданное: – Ты мне веришь?

Я пожала плечами:

– Видишь ли, Тат, моя вера умерла, когда умирали мои близкие. Нет! Я уже давно никому не верю. Даже себе. Нет, ты не подумай, я не о тебе, – торопливо добавила я, боясь, что Тата как-то не так меня поймет и неверно истолкует мои слова. Я не хотела неточности, кроме того, не хотела обидеть лучшую подругу, которая сейчас, как локомотив, толкала меня – отчаявшуюся и обессилившую – вперед. Татиному упорству можно было позавидовать. Тата резко затормозила.

– Блин! – вырвалось у нее. – Куда ты так несешься, козел драный?!. – заорала она на кого-то, высунувшись из окна. – Если у тебя тачка крутая, так тебе все позволено?! Урод!

– Кого ты там записала в уроды? – поинтересовалась я.

– А я знаю? – остывая, откликнулась Тата. – Несется, блин, словно волны рассекает. Как будто он где- нибудь в Калифорнии по автостраде мчится! А не по подмосковной трассе едет, запруженной машинами. Да еще и с тонированными окнами! Типа, меня никто не видит, а я вижу всех. Я крутой, я сильный, я – альфа-самец, и пусть все любуются моей тачкой!

– Слушай, Тат! – искренне удивилась я. – Ты вроде бы в Америке живешь? Ассимилировалась, как говорится. И вдруг ты мне выдаешь жаргонные словечки типично российского разлива… Блин, альфа- самец! Я понимаю, что альфа-самец – явление международное, но все же…

– А я иногда на российских форумах торчу, – отозвалась Тата. – Вот и приучилась. Привыкнуть к этому недолго, пообтесаться – тоже. А отчего тебя это так удивило?

Я посмотрела на часы. Еще полчаса, и мы приедем на дачу. Если все будет нормально и мы не встанем в какой-нибудь нежданной пробке. Нас обгоняли длинные неповоротливые фуры: они плыли, как груженые баржи, не обращая внимания на столпившиеся вокруг них утлые «суденышки»-легковушки. Мне почему-то ужасно захотелось очутиться на даче, где я не была с того самого момента, когда Руся исчезла. Но мне туда хотелось не потому, что вдруг потянуло отдохнуть или развлечься. Просто мне хотелось напасть на Русин след, безнадежно и безвозвратно утерянный. А потом – по этому же следу – выйти на Славу и заново соединить нашу семью.

Я задумалась и не заметила, что Тата строит отчаянные гримасы.

– Ты что?

– Посмотри! – ткнула она пальцем куда-то вперед и отчаянно зажестикулировала. – Видишь?

– Что? – спросила я, отвлекаясь от своих дум.

– Да пробку! – воскликнула Тата. – Чертову московскую пробку. Бли-и-н! – тоненько протянула она. – Смотри: стоят рядами, как стойкие оловянные солдатики, и не шелохнутся! Строем, в ряд! Уроды