можно устроить.
– Это он убил ту девицу?
– Ох, месье… В самом деле? Простите, не знала… Последнее время мадам стала отсылать меня, когда к ней являлись гости. А я… я не осмеливалась ослушаться, потому что очень боялась ее, месье…
– Когда Урусов приходил к Тумановой в последний раз, в его облике не было ничего необычного?
– При нем не было трости, которую адвокат обычно носил с собой… Это не простая трость, а с клинком. Помню, он говорил, что если вдруг на него нападут, то сумеет защититься. И еще… – Элен немного поколебалась. – Мне показалось, Урусов был рад и подавлен одновременно. Я услышала только одну фразу из его разговора с мадам – что теперь все будет в порядке, он уничтожил доказательство из горшка. Не знаю, при чем тут какой-то горшок, я, наверное, не так поняла…
«Что ж, зато мне теперь ясно все, – подумал Папийон. – Урусов был подавлен, потому что совершил два убийства, а рад – потому что нашел записку Викторины, в которой изобличались Туманова и Нелидов».
– Скажите, Элен… Вы ведь сообразительная девушка, так почему вы не обратились в полицию? Ведь знали же, что ваша хозяйка и ее любовник готовятся убить графа. А позже понимали, что для шантажиста дело добром тоже не кончится.
– Все так, месье, но посудите сами… Я всего лишь бедная горничная. К тому же бельгийка, и над моим произношением не смеется только ленивый. Кто бы мне поверил? Убийцы ведь не какие-нибудь апаши – месье Урусов довольно известный адвокат, а мадам дворянка, причем, как она говорит, королевских кровей.
Папийон вздохнул. Эта девушка с некрасивым лицом права. Кто бы ей поверил, явись она в полицию с несообразной историей: трое дворян хладнокровно собираются убить четвертого? Кто бы поверил ему самому, если бы в начале расследования он заявил, что намерен искать убийц среди великосветских знакомых графа, а вовсе не среди парижской шпаны?
Комиссар сказал Элен, что протокол отпечатают на машинке, а потом принесут ей на подпись, и поднялся. В коридоре к нему подошел взволнованный Бюсси.
– Патрон… Приехала кузина Викторины Менар. Незадолго до своей гибели та отправила ей письмо.
– Пошли! – отрывисто бросил комиссар.
В кабинете навстречу ему поднялась веснушчатая девушка с простым, даже глуповатым лицом. Папийон сразу же вспомнил, где раньше его видел: несомненно, эта девушка была запечатлена рядом с Викториной на фотографической карточке, той самой, которую Урусов выбросил из стола, роясь в вещах убитой.
– Вы комиссар Папийон? А я Франсуаза, кузина Викторины… Она написала мне такое странное письмо! Наказала принести его вам, если с ней что-нибудь случится… И вот… ее убили… а я тут… как она просила… – заплакала девушка. – Она была так добра ко мне… деньги присылала…
Пробежав глазами первые строки письма, комиссар сразу же повеселел. Дело складывалось гораздо удачнее, чем он предполагал. Вина Нелидова будет доказана однозначно, убийца графа Ковалевского, скорее всего, кончит свои дни на эшафоте. Урусов тоже понесет наказание. Но какое, это уж смотря как повернут дело прокурор и адвокаты: все-таки его жертвы не графья, всего лишь проститутка и сутенер. А Мария Туманова… Да, конечно, дамочка играла в этой истории самую омерзительную роль – подстрекала к убийству. Но формально на ее руках нет крови. «К сожалению, – сказал себе Папийон, – она отделается несколькими годами тюрьмы, не более».
Глава 25
Признание Нелидова
Министр внутренних дел блаженствовал. Или, выражаясь газетным языком, почивал на лаврах. Сейчас он походил на человека, на которого вылили из окна какую-то дрянь, и тот в отчаянии побежал в ближайший магазин, чтобы купить новую одежду, а она оказалась в сто раз лучше прежней: прохожие провожают его восхищенными взорами, и мир снова окрашивается в радужные тона.
Таким ушатом с дрянью, по мысли министра, явилось для него убийство графа Ковалевского. Погиб аристократ, да еще русский, представитель страны-союзницы – что может быть хуже? В глубине души министр возблагодарил французскую аристократию, что уж она-то по крайней мере умеет себя вести, а если и умирает, то вовсе не при таких драматических обстоятельствах, которые могут дать пищу для пересудов.
На всем протяжении расследования газетчики, обрадованные тем, что им наконец-то подвернулся хороший, лакомый, стоящий скандал, судили, рядили, зубоскалили, строили предположения одно хлеще другого, захлебывались желчью. И будь министр мишенью, на нем не осталось бы живого места – столько критических стрел было выпущено в его адрес. Репортеры дружно осуждали отсутствие безопасности на парижских улицах (хотя граф был убит в собственном доме), бездействие полиции (хотя все отлично знали, что Папийон не из тех полицейских, которые позволяют себе сидеть сложа руки), ругали правительство (как будто оно имело какое-то отношение к гибели Ковалевского), а в конце концов сошлись на том, что мир вообще, и Франция в частности, катится в тартарары.
Само собой, оживились и представители самых различных социальных групп и профессий, которые наперебой стремились высказать свое отношение к делу Ковалевского – без которого, прямо скажем, их персоны никого бы не заинтересовали. Покрытые пылью истории роялисты громогласно утверждали, что будь Франция королевством, а не республикой, с графом Ковалевским не случилось бы то, что с ним случилось – как будто государственный строй хоть кому-то когда-то мешал прикончить своего ближнего. Гадалки, предсказатели, экстрасенсы и просто шарлатаны всех мастей наперебой раздавали интервью, уверяя, что им удалось разгадать личность убийцы, но давали его описание в таких туманных выражениях, которые могли бы подойти любому прохожему.
Вообще заурядное, по сути дела, происшествие, которое присутствует в уголовной хронике с тех времен, когда некий Каин повздорил с неким Авелем, раздулось до масштабов современной легенды. Да что там легенды – в сознании обывателя оно обрело контуры мифа, которые только стали четче, когда стала известна истинная подоплека этой малоаппетитной истории. Подумать только, мадам подстрекнула одного любовника убить другого, чтобы получить колоссальную страховку и наслаждаться жизнью с третьим! И когда малоизвестный фотограф Орельен, у которого как-то снималась Мария Туманова, достал из архива негативы той съемки и отпечатал карточки на продажу, к его маленькому ателье вмиг потянулась толпа любопытных.
Возле витрины то и дело раздавались реплики:
– Однако! А дамочка-то недурна!
– Какая посадка головы, какие глаза! Дайте-ка мне эту карточку… Сколько она стоит?
– Дорогой, зачем тебе тратиться? Все равно ее фото есть в газетах…
– Ну да, только на тех фото ничего толком не различишь… Сколько с меня?
– А вы пойдете смотреть на процесс?
– Говорят, туда будет не так просто попасть…
– Так это она побудила своего родственника убить графа? А по виду и не скажешь… Месье! Дайте-ка мне тоже фотографию… как сувенир.
Еще один господин мрачно покусывал усы, косясь на карточку. Ему показалось, что изображенная на ней дама отдаленно смахивает на его любовницу, и в глубине души он возблагодарил бога, что не заключал никакой страховки в ее пользу. (Вскоре мужчина бросил нынешнюю любовницу и, к удивлению своей жены, вернулся в лоно семьи.)
Словом, прав был многоопытный префект полиции Валадье, когда в частном разговоре сказал министру:
– Публика взбудоражена. В этом преступлении присутствует некий оттенок… нечто, знаете ли, чрезвычайно циничное… Люди не могут толком объяснить, что именно, но оно их задело за живое.
– Пф, – пожал плечами министр, – если бы завтра Сара Бернар вышла замуж за Коклена[15], уверяю вас, все бы вмиг забыли о графе Ковалевском, об этой даме, его бывшей любовнице, и о его убийцах. Все дело в том, что прессе не о чем писать.
Однако, когда вскоре после разоблачения преступников у него попросил конфиденциальной аудиенции российский посол, министр убедился, что все обстоит не так безоблачно, как он думал.
Князь Д. выразил благодарность за оперативное раскрытие преступления, однако тон его был сух, как
