Рад всегда пел. Он пел в институтской аудитории, сидя верхом на парте. Он пел, стоя по горло в воде, когда они спасались от лесного пожара. Слова песни замерзшими комками слетали с его растрескавшихся губ в ту памятную осень…
Неудержимой лавиной с высоких снежных белков в долины скатилась ранняя зима. Плот вмерз в лед километрах в семидесяти от жилья. Они с Радом трое суток без остановки шли, падая и разбиваясь в кровь, по торосам замерзшей реки. Остановиться нельзя. Мороз схватит, остановит сердце, превратит человека в ледяную статую. Можно было только петь. Или хрипеть, почти не раскрывая рта, выбрасывая в равнодушный белый мир сгустки слов. Иней падал бесшумно с одетых в белый саван деревьев. Последние километры до населенки Андрей полз в беспамятстве, таща Рада на себе. Как и где подобрали их люди, они не помнят.
Андрей не пел только в те дни, когда в самом хитросплетенье гор Андрея свалила тяжелая болезнь. Рад и Ветра вяжут плот и сплавляют его в населенку. Как они провели плот по дикой, беснующейся реке – для Андрея до сих пор остается загадкой. Он смутно помнит только бледное, играющее желваками лицо Рада, всматривающегося в ревущее месиво воды очередного порога. Кажется, что река кончается перед гранитной скалой, на которую несет связку бревен, зовущуюся плотом. Вода исступленно бросается на каменную стену, а та, словно гигантская мутовка, сбивает воду в клочья пены. Удар – плот накрывает стоячей волной, и Андрей снова проваливается в небытие.
Вот и сейчас Андрей представляет Рада, который с бесшабашной улыбкой прыгает по камням осыпи и поет, сколько хватает голоса.
Заслушались суровые ели, отбивая такт своими ветвями. Слушают скалы, замерев в своем вековом постоянстве. Весь первозданный мир слушает песню.
Двое скрылись в ночи. Растворились в черных чернилах ночи. Двое бродят, взявшись за руки, по берегу спящей реки и молчат. Слова могут порвать тончайшую паутину мечты. Тускло блестит вороненая сталь речного плеса. Горы спят, закутавшись по самые брови в белый пуховик тумана. Вокруг все призрачно, все нереально.
Мысли Андрея текут медленно, словно липкая черная смола, густеют и зацикливаются на одной ноте: «Ветра, Ветра, Ветра…». Андрей бесцельно стёсывает топором сухое кедровое полено. Красное звенящее дерево постепенно превращается в горку полупрозрачных стружек. Звонкие удары топора с готовностью повторяет близкое эхо. Тюк-тюк. Тюк-тюк.
Серая муть рассвета. Над залитым водой костром ещё вьётся голубой дымок. Качаются лениво ветви лиственниц, смыкаются за спинами уходящих людей. Ветер разметает розовые лепестки тончайших кедровых стружек. Тоскливый крик какой-то птицы срывается с вершины сухой лиственницы и глохнет в серой мути рассвета.
Снова вечер. Ровным пламенем горит костер. Холодная голубизна неба на западе окрашивается в желто-зеленый цвет. Там, где небо потемнее, ночь уже развешивает звезды. Мерцающий свет голубой звезды влечет и чарует. Ветра философствует.
Какие разные люди живут под одним и тем же небом. Что делается сейчас за тысячи километров отсюда? Он только еще зажигает огни, милый и любимый Город, весь запутавшийся в серпантине мелодий, летящих из открытых окон.
Сегодня чудесный летний вечер. Как хорошо смотреть с высокого откоса на Заречье, где в черноте надвигающейся ночи мерцают одиночные огоньки – зажженные человеком электрические звезды. Мерный шорох множества прогуливающихся ног вплетается в мелодию вечернего города. Шипят, сердясь на асфальт, покрышки легковых автомашин.
А над Городом то же самое небо, та же самая Голубая звезда, что и над этим костром, затерянном в огромном пространстве Ненаселенки. Звезда светит для всех, щедрая в своей доброте. Для сотен тысяч горожан это одна из красот природы, которая каждый вечер появляется в точно означенном месте на небе. Здесь, в тайге, это маяк, чей свет преломляется в водах большой и далекой реки, которая обещает спасение, которая обещает жизнь.
Что они за люди? Промокшие и голодные, мечтают только об одном – выбраться в населенку. Как о самом дорогом мечтают о твердой крыше над головой, пусть даже это крыша душного и прокисшего зала ожидания железнодорожного вокзала. Мечтают о куске черного хлеба, вкуса которого не замечают миллионы горожан.
Но стоит попасть им в Большой мир, прожить в нем несколько месяцев, и какая-то неодолимая сила начинает тянуть их в «поле». По ночам снятся звериные тропы, то хорошо просматриваемые в лесу, то исчезающие в болоте; таежные реки, то ласковые и спокойные, то бешеные и неистовые. Шум шивер и грохот порогов заставляет просыпаться на рассвете.
Да нежели, если они выберутся из этой заварушки, то останутся в городе! Нет! Они снова вспрыгнут на подножку трогающегося поезда, пошлют последний привет родным и друзьям… И снова пойдут месить грязь болота, карабкаться по круче, стоять у греби плота, скатывающегося в ревущую неизвестность порога. И они будут искать, искать, искать… Пока не найдут алмазы, золото, медную руду… А найдут – и уйдут снова под шелестящий навес кедров, елей, лиственниц. Уйдут в тайгу.
Андрей смотрит на бронзовое, в свете костра, лицо девушки. Сколько они говорили с ней об этом. Сколько вспоминали пройденные маршруты, мечтали о новых экспедициях. Временами, сама того не замечая, Ветра повторяет его собственные слова. Щемящее, теплое чувство возникает в груди, жжет. Такое родное и такое чужое лицо. Как хочется курить, Курящему человеку трудно, когда нет табака. Во много раз труднее, когда человека накрывает крыло безнадежности. Сейчас Андрей мечтает о горсти махры, чтобы втянуть в легкие острую струю дыма, забыться в обманчивом забытье. Но курева нет. В груди леденящая пустота.
Последние красные угли костра подернулись пеплом. Ветра и Рада уже спят. Деревья что-то шепчут друг другу, очевидно, обсуждают свои непонятные для человека проблемы. Последние красные угли костра подернулись пеплом. Черная необъятность ночи скрывает в складках своего покрывала единственный на многие сотни километров живой огонек.
Низкое утреннее солнце осветило верхушки кедров. Последние хлопья тумана растворились в воздухе. Рад долго раскачивал огромную глыбу гранита. И вот глыба полетела, тяжело ухая, со скалы вниз. Канонада эхо гремела в ущелье. Рад смеялся, вскинув руки к солнцу. Рад славил жизнь. Журчащими ручейками с обрыва в реку сыпалась каменная мелочь.
Никто не мог объяснить, как в эту вотчину хвои попала береза. Самая обыкновенная береза: белая кора, вырезанные миниатюрными ножницами природы березовые листья. Только глядя на этот взметнувшийся вверх фейерверк желто-красной листвы в обрамлении темно-зеленой хвои, люди поняли, что наступила осень.
Опустив головы, сбившись в тесную тройку, стояли они около дерева, залитого холодным солнечным светом. Там, далеко, в окрестностях Большого города, бескрайние лиственные леса полыхают пожаром наступающей осени. До самого горизонта тянется покрытое бледно-голубым небом, раскрашенное всеми цветами радуги лесное одеяло земли. Легкий ветер кружит желтые листья, размещает их у подножия берез, осин, дубов, кленов. В городских парках не успевают сметать листву с дорожек. Можно бесцельно брести, погружая ноги в это осеннее золото. И мечтать.
