Вести мысленный диалог порой очень занимательно. В ситуациях, подобных моей, это вроде азартной игры. Можно делать ставки, какой диалог выпадет.
Я услышала, как захрустел под чьими-то ногами песок, и резко вскинула голову. Передо мною стоял Антон в синих джинсах и спортивной куртке. У меня внутри все застыло, сердце, кажется, прилипло к глотке и раздулось так, что я не могла вздохнуть.
Мы некоторое время пристально смотрели друг на друга, затем он обронил:
— Мальчик, который принес эклеры и записку, живет в соседнем подъезде.
Восемь слов за полтора года.
Столовая, красные глаза, сброшенный звонок. Так вот что это значило. Антон пожалел девочку, не позволил ей заблуждаться по поводу кекса (или правильнее сказать эклера?) Валеры. Она ему наверняка призналась, что любит другого, а Антон предложил показать, кого именно.
Мне нужно что-то говорить, но я смотрю на Тошу и молчу.
А он засунул руки в карманы куртки и опустил взгляд.
— Если ты знал все с самого начала, почему не остановил меня? — спросила и быстро прибавила: — Настя ведь не догадывалась!
Каре-зеленые глаза задумчиво воззрились на меня.
— Было любопытно, насколько хватит твоей жестокости.
Я сидела не шевелясь. Но видела перед собой не высокого красивого молодого человека, а маленького мальчика с мокрыми от слез глазами, державшего на ладошке мертвого птенца. Вороненок умер в своей чудесной клетке через три дня. Антон где-то похоронил его, я даже не знаю где. И вину перед нашими мамами взял на себя. Я, конечно же, плакала, а Тоша как мог утешал. Он сказал мне тогда, что на самом деле в гнезде сидели еще два птенчика и ворона не осталась одна. Но это ложь! Как и то, что я не виновата. Думаю, в конце концов он понял свою ошибку. Ему стоило не слезы мне вытирать, а потащить к тому дубу и показать, как отчаянно ворона-мать кружит над пустым гнездом…
Я не люблю вспоминать об этом. И не вспоминаю…
— Удовлетворил любопытство? — глухо спросила я.
Антон хищно улыбнулся.
— Я всегда знал, что ты избалована, но как изобретательна… — Он рассмеялся. — Отбить у меня девушку, молодец, Ник, ты была великолепна!
— Не слишком ли много комплиментов для одного дня? — Я хотела подняться, но осталась сидеть на месте.
— Накопилось. — Тоша сделал шаг назад и остановился, глядя мне в глаза.
Молчание длилось бесконечно долго.
Антон отступил еще на шаг и со вздохом произнес:
— Тебе стоило мне просто сказать… я так ждал. Но ты всегда выбираешь слишком сложные пути. Слишком!
Он постоял еще недолго и пошел по красноватому от заходящего солнца песку к выходу из парка. Я смотрела Антону вслед и продолжала сидеть на скамейке, точно привязанная теми самыми веревками, которых у меня нет.
Я была поражена — собой, им, нами…
Представлял ли кто-нибудь из нас, каково Насте — пешке на доске наших черно-белых чувств? Конечно! Но она, как и все остальные люди: его друзья, мои подруги, Петров, — лишь безликие фигуры на нашем пути друг к другу. Съесть пешку в игре — это правильно и необходимо! А вот в жизни?
Я стояла возле гардероба с Юлей, Галей, Мариной и еще шестью девчонками… Варей, Таней, Светой, Катей, Женей и Олей.
На самом деле выучить их имена оказалось совсем несложно!
Галя начиталась за завтраком анекдотов и теперь громко и с выражением рассказывала.
Я не сразу заметила Настю, она прошла мимо, а затем обернулась, и наши взгляды на мгновение встретились… Теперь — спустя столько лет — Антон все-таки заставил меня посмотреть в глаза той вороне. Потому что сам не мог больше видеть, как его обожаемая, капризная и жестокая девочка мучит очередную случайную игрушку.
О чем думают пешки, безжалостно скинутые с доски? Если на миг остановить игру, перевести сосредоточенный взгляд с фигур, все еще занимающих клетки на поле, и посмотреть на те, что валяются вдоль доски, можно понять одну простую вещь. Либо ты смотришь только на доску и выигрываешь, либо играть не стоит вовсе.
Настя отвернулась и ушла. Да и что она могла мне сказать? Что я повела себя некрасиво? По-детски? Жестоко? Глупо? Подло?
Думаю, ей хочется поскорее забыть обо всем. Мне тоже, только вряд ли получится. Это для Насти игра закончилась, для меня — еще нет.
Мимо пронесся Петров со своим дружком Дроном. Оба мне кивнули, но не остановились.
— Встречаемся сегодня у меня, — уведомила всех Юля.
— Вероника, — постучала меня по плечу Галя. — Ты придешь? Мы хотим…
— Нет, — я выдавила улыбку, — извините, у меня дела.
— Как всегда, — хмыкнула Марина и, скептически опустив уголки губ, заметила: — Самая занятая из нас.
Я неестественно засмеялась и пошла к кабинету русского и литературы. Учительница уже сидела за столом, заполняя журнал, — дверь в класс была открыта. Многие разместились за партами, Антон тоже пришел.
Мы одновременно кивнули друг другу вместо приветствия. Я приблизилась к своей последней парте, сердце гулко колотилось в груди, а голова слегка кружилась.
После полутора лет молчания все не может стать как прежде, точно по велению волшебной палочки. Внутри, в животе, комок из нервов, он прокручивается раз за разом, когда мой взгляд встречается со взглядом Тоши. И страх, что никогда, никогда уже не будет как прежде, подобно яду растекается по венам, заставляя сердце болезненно сжиматься. Комок нервов прокручивается в животе быстрее и быстрее, оставляя острое чувство безысходности и одиночества.
Раньше я думала: только бы мы заговорили! Мне казалось, это решение всей проблемы. Оказалось, заговорить мало, еще и тема нужна подходящая, потому что возведенная между нами стена слишком высока. Пройдет немало времени, прежде чем мы ее разберем, кирпичик за кирпичиком…
Начался урок.
Иногда, как прежде украдкой, я кидала взгляд на Антона. Он тоже на меня смотрел. И мне хотелось улыбаться, а еще — чтобы наступило лето, зазеленели деревья, прилетели ласточки, а в воздухе запахло скошенной травой.
Я представляла, как мы с Тошей пойдем в парк, к нашему дереву, будем есть сахарные трубочки, держаться за руки, а вечером, возвращаясь домой, щурить глаза на фонари и молчать… Нет! Молчать мы не станем, лучше разговаривать, пока от усталости не собьется дыхание. Ведь нам столько всего нужно друг другу сказать…
Глава 14
Два голубя
Когда сдан последний экзамен, выходишь из школы и сбегаешь по ступенькам, такое чувство, будто распахивается дверца осточертевшей клетки. Не верится, сердце стучит в предвкушении одновременно и весело, и страшно. В клетке привычно, кормят, поят, заботятся, а на воле трудности, самостоятельность, неизвестность. И все-таки теперь даже воздух как будто слаще.
На улице светило солнце, нежно-зеленая листва шелестела от теплого ветерка, блестел асфальт, чирикали птицы.
