Избавилась от дурацкой банданы. Волосы переливаются, как оперение Жар-птицы (метафора банальная, но Берзин ведь был поэтом дела, а не художественного слова).
— Ты меня не слушаешь? Взгляд отсутствующий!
— Почему? Слушаю. — Он повторил. — Ты сказала, что специалист сказал, что, чем выше статус заведения, тем больше в нем альцгеймерных больных. Потому что старики расходуют мало усилий на обслуживание своих потребностей, всё за них делает персонал.
— Это будет и нашей проблемой. У нас ведь предполагается высокий стандарт обслуживания. Ты хочешь, чтобы через некоторое время СМИ подняли шум: «В мезонах Станислава Берзина старики впадают в маразм быстрее, чем в обычных государственных домветах»?
Стас сразу въехал в тему, нахмурился.
— Нет, не хочу. Что делать?
— Поеду на следующей неделе в Ла-Рошель, на семинар. Хочу там подыскать хорошего практика, который согласится поработать у нас в России. Полномочия даешь?
— Без вопросов. Об условиях договоримся, лишь бы человек в принципе был согласен.
Она заметила, что он тайком взглянул на часы.
— Звонка ждешь?
— Надо минут на десять отлучиться. Поговорю кое с кем по телефону и вернусь. Ты у себя будешь?
Десяти минут для того, чтобы проконтролировать «вторую линию», было более чем достаточно — это проверялось неоднократно. А Нике про ту часть берзинской жизни знать незачем.
— Нет, поищи меня в актовом зале. У нас там репетиция, я обещала заглянуть…
— Десять минут, — повторил Стас. — Буквально.
Повернулся, чтобы слинять от нее во флигель, к старому психу, а тот, надо же, вдруг взял, да и сам выскочил из-за угла. Один раз такое уже случалось, однако тогда Стас кое-как смобилизовался. Но сегодня ему реально сорвало резьбу. Сердце не железка, и выдержка тоже иногда дает сбои.
Произошло это, во-первых, от неожиданности, а во-вторых, оттого, что у чучела несчастного усы оказались подкрашены. Хрен знает как, неровно, вслепую. Паршивым черным цветом — фломастером, что ли, или даже чернилами? Заметил, выходит, седину и подретушировал реальность.
— О-о! — заорало чучело, обнажив в лихой ухмылке желтые зубы. — Нашего полку прибыло! Откуда, старый? Из Москвы? Не успел приехать, а уже клеишься к единственной клевой герле на весь санаторий? Я — Муха. Давай пять.
Слабо ответив на рукопожатие, Берзин часто-часто заморгал и с ужасом почувствовал, что сейчас пустит слезу.
Спасибо, Ника пришла на помощь. Взяла идиота под локоть, сказала что-то веселое, увела прочь. Но к Берзину вернулась быстро, он не успел привести лицо в порядок.
— Что с тобой? Тебе плохо?
— Нормально всё.
— Какое «нормально»! У тебя губы трясутся, слезы в глазах!
И тоже взяла его, как ненормального, под руку, повела на лестницу. От этого ее жеста Стас окончательно сошел с катушек.
— Этот старый клоун — папаня мой, — сказал Стас, криво улыбаясь и вытирая слезы. — Не могу видеть, каким он стал… Когда-то, не поверишь, он был для меня, как… Ну, короче, ясно — отец. А теперь, блин, усы фломастером…
Она смотрела на него так, что пришлось — чего уж теперь — всё ей рассказать.
— Я тебя сюда на стажировку не просто так отправил. «Времена года» эти я давно знаю. Папашу сюда несколько лет как пристроил. Так что у меня тут два интереса: семейный и деловой, он и ты.
Думал, Ника рассердится, что он раньше про это не говорил, но она спросила про другое:
— Почему же ты никогда к нему не заходишь?
— Захожу. На пару минут. Что толку? Он меня не узнает, а мне его таким видеть — каждый раз, как…
И опять всхлипнул. Позорище гребаное! Хотел продолжить — голос, зараза, не слушается.
— Вот что, — Ника огляделась по сторонам, — пойдем-ка ко мне. Поговорим спокойно.
У нее тоже глаза были на мокром месте.
Пока поднимались на третий этаж, Стас в общем и целом взял себя в руки, но на душе было паршиво: тщательно выстроенные отношения, имидж настоящего мужика — всё в сортир.
Усадила она его в кресло, будто инвалида. Спасибо, стакан воды не дала.
— Он — Мухин, а ты — Берзин. Как же так? Кстати, никогда не интересовалась, какое у тебя отчество.
Засыпался — не чирикай. Стас хмуро, чисто как арестованный на допросе, стал отвечать, с предельной краткостью.
— Эдуардович я. А фамилию взял матери. Она латышка. Умерла — мне двадцать лет было. Ну я и стал из Мухина Берзиным. Черт его знает, почему. Захотелось… Потому что нельзя: был человек и исчез… Что-то должно остаться. Хоть фамилия. Инфантилизм, короче.
Он попытался улыбнуться, но оставил это дело. Не так на него Ника смотрела, чтоб улыбаться. Стас понял: нужно объяснить как следует.
— Любил он ее сильно. В смысле, отец. Через край любил. А она взяла и умерла. Ладно бы еще поболела сначала, это еще не самое страшное, когда человек сначала тяжело болеет — привыкаешь как-то. А она взяла, и… Остановка сердце, короче. Пять минут, и всё. Бывает. — Оттого что Ника всхлипнула, рассказывать стало немножко легче. — Ну, и папаня рассыпался, в труху. Нет, тогда он еще не свихнулся, а с тормозов соскочил. Запил, загулял. Я на него по молодости лет крепко злился, особенно за блядки — извини за мой французский. — Здесь Стасу все-таки пришлось выдавить улыбку, потому что у Ники по щекам катились слезы, а на два голоса реветь — это уже какое-то индийское кино. — Я, если честно, еще и поэтому фамилию поменял. Отселился от него, институт бросил, начал свой бизнес создавать. Несколько лет родителя вообще не видел. Однажды звонят: ваш отец в реанимации. Спьяну на тачке в стену въехал. Ну, делать нечего. Как говорится, исполнил сыновний долг. Тем более, к тому времени уже и возможности финансовые были.
— У него была травма головы, я помню из истории болезни. После аварии начались проблемы с памятью, так?
Особенная девушка даже плачет особенно. Слезы льются, но лицо не дергается, голос не дрожит.
— Да. Стал таким, какой он теперь. Ни шиша не помнит. Меня не узнает, вообще никого не узнает. Я сначала думал, придуривается. Первый диагноз был — синдром Корсакова. Я заключение наизусть вызубрил: «В основе заболевания самокупирующееся разрушение нейронов в мамиллярных телах, вызванное хроническим употреблением алкоголя и травмой головного мозга». А профессор мне потом объяснил, что это еще называется «истерической амнезией» или «психогенной фугой». У отца мозг заблокировал все воспоминания, связанные с причиной шока, то есть с матерью. Они познакомились в семьдесят третьем, когда она подрабатывала на каникулах в санатории «Дзинтарс», а он отдыхать приехал. И папочка завис во времени. Чисто муха в янтаре.
Он пошутил, а она не поняла, пришлось разъяснить.
— «Дзинтарс» по-русски значит «Янтарный». А Муха — это у него кличка такая в молодости была.
Зря Стас надеялся, что главный позор позади. Потому что Ника вдруг наклонилась к нему, обняла за шею, прижала к себе его голову и поцеловала в лоб.
И тут вообще — будто в нем шлюз прорвало. Заревел железный человек Берзин в два ручья, так что из носа потекло. Плачет и говорит себе: «Ну, поэт херов, теперь ты окончательно запалился. Упустил Жар- птицу. Папаша — псих, сын — истерик и слюнтяй. Ты ей и раньше на фиг был не нужен, а теперь подавно». И от таких мыслей слезы лились еще пуще.
— Ты чего меня, как покойника, в лоб…
Он хотел отодвинуться, поднял лицо, посмотрел на Нику — и заткнулся.
