Колоссальный приз был так близко, но в руки не давался — это сводило подонка с ума. Его крошечные, с булавочную головку, зрачки и дергающаяся тиками рожа выглядели аномально.
Но мое лицо было еще ужасней. Я узнала это, когда Мангуст придумал заменить физические истязания психологическими. Поскольку мускулы, управляющие движением глазных яблок, у меня не действовали, я могла смотреть только прямо перед собой, в одну точку.
— Хватит пялиться на потолок, это для тебя слишком жирно, — прошипел мне однажды Мангуст, кривя бледные губы. — Отныне ты будешь любоваться только на свою жуткую харю. Гляди, во что ты превратилась.
И перед моими глазами, почти вплотную, появилось зеркало, которое он каким-то образом укрепил на штативе.
Боже мой, на что я, оказывается, похожа… В ужасе я зажмурилась, а Мангуст радостно захихикал.
— Помоги мне, и я помогу тебя избавиться от этого кошмара, — сказал он перед уходом.
Теперь, стоило мне открыть глаза, и я видела перед собой чудовищную карикатуру на человеческое лицо: съехавшее набок, с отвисшей губой, вечной ниткой слюны и потеками под носом, с синими венами на голом черепе, оно будто сошло с картины Босха.
Надо отдать Мангусту должное. Новая пытка получилась действенней прежних. Особенно силен был эффект, когда я просыпалась. Глаза открывались сами собой, я видела
Сестрам Мангуст сказал, что это новое слово в уходе за коматозниками. Якобы существует теория, что угасшее сознание может иногда, на секунду, пробуждаться и меркнет вновь, не успев зацепиться ни за что знакомое — а вид собственного лица способен вызывать в мозге ответную реакцию. Избавления мне ждать было неоткуда и не от кого.
Я поймала себя на том, что испытываю давно забытое чувство страха. Все время, бодрствуя, лежу с закрытыми глазами и боюсь, задумавшись о чем-нибудь, их ненароком открыть.
Мука длилась неделю за неделей и всё не кончалась. Догадавшись, что на сей раз нащупал мое слабое место, Мангуст стал появляться реже. Мой слух еще не успел обостриться. Я не слышала, как он подходил. Только вдруг над самым ухом раздавался довольный смешок.
— Всё жмуритесь, мадам? Не надоело? — Он пальцами поднимал мне веки и заставлял смотреть в зеркало — минуту или две. — Может быть, договоримся? Ах, как сладко и приятно было бы умереть. Не хотите? Ну как угодно…
Тупой, подлый грызун! Да если б я захотела, если б я
Зрение стало мне ни к чему. Я все равно им не пользовалась. Оно только мучило меня. И в конце концов я приняла решение. Прекратила кровоподачу в глазные нервы, совсем.
Через полчаса открыла веки — ничего. Всё, ослепла. Лучше видеть вечную черноту, чем карикатуру на самое себя.
Следующий визит Мангуста стал последним.
Он сначала бормотал свои обычные гадости — довольно бессвязно, с истерическим подхихикиванием. Потом оттянул мне веки — и понял, что я слепа. Трюк больше не работает.
— Ах ты так?! — рявкнул Мангуст. — Ну и черт с тобой, старая сука! Обойдусь без тебя! Подыхай медленно!
С тех пор — вот уже четырнадцать лет — он ни разу у меня не появлялся. Я не знаю, чем объясняется такое дьявольски долгое терпение. Что он замыслил? Чем занимается? Но ясно одно: обойтись без меня Мангусту не удалось. Если бы мой метод, пускай в усеченном или искаженном виде, был обнародован, об этом обязательно упоминалось бы в медицинских журналах, которые читает мне Пятница. Да и не торчал бы Мангуст во «Временах года», не выжидал бы непонятно чего, сохраняя одну и ту же дистанцию. Я не могу ошибаться — я отлично различаю его слабую, но неизменно присутствующую эманацию. Мангуст жив, он никогда от меня не отдаляется, и я не возьму в толк, что означает эта загадка.
Вероятно, он как-то научился пользоваться препаратом и укрепил свой организм для долгой жизни. Это объясняет его долготерпение, но не раскрывает замысла. На что он рассчитывает? Может быть, сидит все эти годы в лаборатории и с упорством маньяка пытается разобраться в тайнах методики?
Если около моей кровати оказываются два сотрудника резиденции, я мучительно вслушиваюсь в их болтовню — не скажут ли они что-нибудь про директора. Но его имя ни разу упомянуто не было.
Я много раз спрашивала Пятницу, где директор и что он делает, но мой единственный товарищ на подобные вопросы не отвечает, сколько их ни повторяй. У Пятницы терпение такое же безграничное, как у Мангуста.
И сегодня я вдруг поняла: они меня пересидели, переупрямили. Больше не могу.
Случилось это так.
Вошла медсестра, сменив предыдущую. Сказала пару слов Пятнице — просто так, со скуки, не ожидая, что он ответит. Он и не ответил.
Сестру эту перевели ко мне недавно, и надолго она не задержится, я уж знаю. Работа с лежачими больными требует усидчивости и, так сказать, философски-созерцательного характера, а эта девушка из Ревеля слишком непоседлива. То ходит по комнате, то шелестит страницами журнала, то болтает по телефону. И тут опять, не просидев молча и десяти минут, стала кому-то названивать. Разговаривала в полный голос — кого ей стесняться, не аутиста же и тем более не меня.
Видимо, позвонила она мужу или любовнику. Впрочем, не знаю, сначала я не прислушивалась.
А потом она говорит:
— Сегодня пятое, так? Еще два дня и отпуск. Прилечу — поедем в Финляндию, на озера. Там в январе шикарно.
В январе? Пятое? Сегодня пятое января?
Я не особенно слежу за числами. В моем существовании календарь ни к чему, а даты не имеют никакого значения. Тем сильнее поражает меня это совпадение: как раз думала про цифры 0501, а они тут как тут.
Не могу объяснить, отчего у меня внезапно возникло ощущение — нет, уверенность, что
Нипочему. Просто в часах моего времени упала последняя песчинка.
Больше не хочу. Я сделала для вас всё, что могла. Сами виноваты, к черту вас всех. Нет, не так. Бог с вами со всеми. Оставайтесь, решайте свои проблемы сами. Без меня.
На мое лицо ложится холодная сухая ладонь. Пятница что-то почувствовал. Меж нами безусловно существует некая связь.
Что ж. Есть хоть кто-то, с кем я могу попрощаться.
Я отмаргиваю ему ресницами: «Больше не могу. Силы кончились. Ухожу. Прощай».
Тот, кто всё придумал
Сегодня Эмэн придумал плохо, очень неудачно придумал.
Эмэн придумал, что Ресничка объявляет, будто уходит.
— Ты не можешь уйти, пока я не разрешу, — сказал Эмэн вслух.
Это он когда-то так придумал: что с Ресничкой нужно разговаривать голосом. Такой порядок: Ресничка разговаривает ресничками, Эмэн разговаривает голосом. По-другому не полагается.
