упомянутое деяние его имело прямым последствием исключение Азефа из партии и прекращение для него возможности предупреждать полицию о преступных планах сообщества, ставящего целью совершение террористических актов первостепенной важности».
14 мая того же года Лопухин был осужден на пять лет каторги. К счастью для него, дело ограничилось в итоге ссылкой.
Пожалуй, можно сказать, что и Урусову тоже повезло. Во всяком случае, независимые политические взгляды, критическое отношение к прежней власти помогли бывшему князю избежать самого худшего с приходом большевиков. Арест в 1919 году и трехмесячное содержание в Бутырке завершились предъявлением обвинения в принадлежности к «контрреволюционным» организациям — к Союзу земельных собственников и Совету общественных деятелей. Однако своей вины Урусов не признал, доказав на заседании Ревтрибунала несостоятельность выдвинутых обвинений.
Вполне естественно, что следователей и членов трибунала в большей степени, чем формальное членство Урусова в нелояльных государству организациях, интересовало его личное отношение к советской власти. При всей неоднозначности позиции Урусова, нередко критически отзывавшегося о властях, его отношение к событиям в России наиболее точно было выражено в следующих словах:
«Не могу отнести себя и к числу тех людей, которые, потеряв кошелек с 25 рублями, хотят повернуть обратно колесо истории, дабы вернуть пропажу».
Увы, кровавая смута 1918–1920 годов была вызвана именно такими настроениями, а потому новая власть жестоко «отсеивала» желающих любыми способами все повернуть назад ради возврата утраченных привилегий и богатства. Вот что писал Владимир Бурцев в своих воспоминаниях, посвященных событиям начала 1918 года:
«Убийство Урицкого, покушение на Зиновьева, когда была брошена бомба в Асторию, убийства ряда мелких деятелей… привели к массовым арестам и страшному террору в Петербурге…»
А между тем чуть ранее Бурцев в составе группы боевиков готовил покушение на того самого Урицкого. Но после убийства Володарского, совершенного другой группой, он был арестован. Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается, — Бурцева вскоре выпустили на свободу. Условием освобождения стало обещание, данное им лично намеченной было жертве, главе петроградской чрезвычайки Моисею Урицкому: «Не заниматься контрреволюцией и не служить в Красной армии, чтобы ее не разлагать». В итоге, разочаровавшись в эффективности белого террора, Бурцев уехал из России. Однако убийства продолжались, а результатом стало то, что позже названо было «кровавой ВЧК».
Вот и в деле князя Урусова разобрались, чему в немалой степени помогли его репутация и заступничество влиятельных людей. В дальнейшем Сергей Дмитриевич работал в комиссии при Президиуме ВСНХ, за трудовые успехи был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Но после чистки среди совслужащих, понятное дело, оказался не у дел. Пришлось подыскивать себе новую работу, поскольку в пенсии бывшему князю отказали. Умер он в год «небывало жаркого заката», уже осенью. За ним так и не пришли. Видимо, иной раз это идет на пользу или хотя бы способно предохранить от неприятностей — если состоишь в конструктивной оппозиции к власти, не переставая работать на благо экономики страны.
Вот так безрадостно сложилась жизнь князя в большевистской России. Впрочем, чаще судьба потомственных аристократов была куда печальнее. Можно припомнить и Ольгу Галахову, и отца Анны Бетулинской, и князя Святополк-Мирского, о ком рассказывалось в первой моей книге. Увы, для того времени это было обычное явление. Однако вряд ли кто-то мог предположить трагическое пересечение судеб Булгаковых и Трубецких. Княгиня и дочь священника — что между ними общего? А речь о том, что случилось в госпитале Российского Красного Креста в Ливадии зимой 1920 года, после того как в Крым ворвались войска Красной армии. При белых в этом госпитале вместе с теткой Михаила Булгакова, Ириной Лукиничной, работала сестрой милосердия Наталья Николаевна Трубецкая. Судя по всему, на нее поступил донос, в котором она обвинялась в укрывательстве белых офицеров среди раненых. Судьба ее трагична — Наталья Николаевна была расстреляна, а вместе с ней и несколько человек из персонала, пытавшихся ее защитить, взяв на поруки, — их сочли сообщниками. Среди них была Ирина Лукинична Булгакова.
По поводу личности Натальи Трубецкой точных сведений нет, кроме выдержки из протокола ее допроса. А в остальном больше домыслов, нежели проверенных фактов. Изложу свою версию и я. На основании скудных данных, которые удалось найти, рискну предположить, что Наталья Николаевна была дочерью князя Николая Николаевича Трубецкого, генерал-лейтенанта, служившего в должности минского губернатора с 1886 по 1902 год. Примерно в то же время, в конце 90-х годов, вице-губернатором при нем состоял Александр Николаевич Вельяминов, выпускник Пажеского корпуса 1884 года и сын генерала, снискавшего славу при освобождении Болгарии от турецкого владычества. Не исключено, что именно совместная работа стала одной из причин брака дочери князя, Натальи, с Александром Вельяминовым. Хорошим здоровьем княгиня, видимо, не отличалась, поскольку как раз накануне событий октября 1917 года находилась на лечении в Крыму. Там и застала ее Гражданская война. Дальнейшее известно. Что же касается ее супруга, то он благополучно добрался до Европы, где подвизался в роли председателя брюссельского отделения Союза пажей, объединявшего воспитанников Пажеского корпуса.
Прежде чем продолжить рассказ, позволю себе еще одно небольшое отступление. Речь опять пойдет о жертвенности, о «бескорыстных побуждениях» людей — этой теме немало строк посвятил в своих воспоминаниях князь Евгений Николаевич Трубецкой. Вот почему-то кажется, что Михаил Булгаков вряд ли согласился бы с мнением влиятельного князя. Понятие жертвенности было ему знакомо — если только понимать под этим работу на износ. Но вот ради чего приносилась эта жертва? Нередко люди жертвуют здоровьем, чтобы обеспечить будущее детям. Но у Булгакова не было детей, а сын Елены Сергеевны находился на содержании своего отца, Евгения Шиловского. Можно припомнить и не слишком лестное мнение Булгакова о своих согражданах. «Национально единство», «патриотизм» — вряд ли для него что-то значили эти часто повторяемые в нынешние времена слова. Тогда логично предположить следующее — что жертвовал он… ради самого себя. И все же такой парадоксальный вывод был бы не совсем правильным, поскольку нельзя не учитывать его отношения к княгине. Так что, помимо жажды славы и материального достатка, было в этой его жертвенности еще одно — желание доказать, что, отвергая его, была не права Кира Алексеевна.
Однако согласитесь, что все это довольно странно — в истории о романтической любви нам довелось встретиться со многими интересными людьми. Князья, камергеры, философы, писатели, офицеры лейб- гвардии Его Величества… И ни одного настоящего поэта! Право же, это заставляет усомниться в реальности описанных событий. Так не бывает. Не может быть рассказа о любви, если нет даже намека на поэзию. Впрочем, вы могли заметить, что в тексте фигурирует поэт, точнее, поэтесса. Однако Марина Цветаева не в счет, поскольку упоминание ее имени здесь связано с посторонним человеком — князем Алексеем Щербатовым. А там, где этот князь, нет места для поэзии. Совсем иначе в истории любви.
И вот, чтобы убедиться в этом, снова вспомним о княжне Гирей, подруге и наставнице Киры Алексеевны. В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, Анжелика Михайловна выходит замуж за Андрея Дмитриевича Карпова, сына действительного статского советника, орловского помещика. В то время муж служил адъютантом командира 36-й пехотной дивизии, начальником штаба которой был полковник Дмитрий Александрович Лопухин, тоже из орловских помещиков, брат упомянутого выше Алексея Александровича. Жена его, Елизавета Михайловна Лопухина, приходилась Анжелике Михайловне родной сестрой. Собственно, и жили они в одном доме — в доме Лопухиных на Тургеневской улице в городе Орле. Подтверждение этому родству находим и в письме княжны Анжелики Гирей, адресованном Кире Алексеевне:
«Милая Кира. Митя тебе написал громадное письмо и адресовал его в Шаблыкино, я думала, что они с Лили списались на счет адреса, но вышло очень досадно. Мне кажется, что Митя в своем письме скорее тебя отговаривает, и мне его жаль…»
