Шатовой. Квартиру Зои Петровны Шатовой мог посетить не всякий. Она не для всех была открыта и доступна. Свои попадали в Зойкину квартиру конспиративно, по рекомендации, паролям, условным знакам. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зойкина квартира у Никитских ворот была удобна: на самом верхнем этаже большого дома, на отдельной лестничной площадке, тремя стенами выходила во двор, так что шум был не слышен соседям. Враждебные советской власти элементы собирались сюда как в свою штаб-квартиру, в свое информационное бюро».
Не сомневаюсь, что в Москве было немало подобного рода «малин». Но это заведение было особенным. А дело в том, что содержала его жена потомственного дворянина, сноха покойного работника губернского министерства юстиции, присяжного поверенного, губернского секретаря, гласного городской думы, а также члена Общества спасения на водах под покровительством государыни императрицы. Казалось бы, можно удивляться, как в добропорядочной семье появилась столь мерзкая особа. Но не спешите с выводами. А спешить не стоит, потому что у присяжного поверенного был еще один сын, имевший намерение отправиться по стопам отца. Весной 1917 года перед ним, к тому времени уже получившим звание присяжного поверенного, забрезжили заманчивые перспективы. Сначала он товарищ губернского комиссара Временного правительства, чуть позже — комиссар, затем — председатель городской думы, а с января 1918-го — председатель губернской земской управы. Потрясает усердие, с которым дипломированный юрист взялся за поддержание в Тамбовской губернии порядка, все силы отдавая защите частной собственности:
3 мая 1917. Предупреждение всем волостным и сельским комитетам о незаконном вмешательстве в жизнь кооперативов.
4 мая 1917. Предписание о незаконности действий волостных и сельских комитетов, запрещающих рубку леса частным владельцам.
7 мая 1917. Предписание о невзимании волостных сборов с частновладельческих земель.
8 мая 1917. Предписание о неправомочных действиях волисполкома.
19 мая 1917. Телеграмма о недопущении захвата земли помещицы Астаповой.
20 мая 1917. Телеграмма об отмене постановления волостного комитета, воспрещающего землевладельцам продавать скот и инвентарь без разрешения комитета.
А между тем крестьяне недоумевали — как же так? За что, спрашивается, боролись? То есть зачем же совершали революцию, если каждый теперь остался при своем? И, не дождавшись декрета о земле, стали самовольно захватывать помещичьи угодья.
Казалось бы, действия губкомиссара были вполне логичны, поскольку юрист Шатов точно так же, как и юрист Керенский, хотел, чтобы все было по закону. И не вина эсеров, что Временное правительство закон о земле так и не сподобилось принять. Увы, солдаты, недавние крестьяне, ждать больше не хотели. Сначала был Октябрь, а летом следующего года все закончилось и для нашего юриста. Причина до банальности проста — с 1907 года деверь Зои Петровны состоял в партии эсеров, более того, примыкал к ее правому крылу.
Тут-то и содержится разгадка. Скорее всего, после начавшихся арестов деверь от греха подальше перебрался в Москву, туда, где его не знали и где можно было рассчитывать на поддержку родственников. Не подлежит сомнению, что поклонник Керенского и противник большевизма продолжал борьбу. «Интимный» же салон его невестки Зои был удобной ширмой для конспиративной квартиры, где встречались заговорщики.
А вот и строки из пьесы Булгакова «Зойкина квартира»:
Итак, деверь «закамуфлирован» в пьесе под кузена, а в остальном все точно так же, как и было: поездом из губернского Тамбова на Курский вокзал и далее — Никитский бульвар, знакомая квартира. Но в 1921 году салон прикрыла ВЧК. Впрочем, спешу успокоить поклонников «Зойкиной квартиры» — для Зои Петровны все более или менее удачно завершилось. Во всяком случае, до середины 20-х годов жила она в своей квартире, по тому же адресу.
Есть мнение, что все эти рассуждения об эсерах и о семье потомственных юристов ни к чему, поскольку при создании пьесы «Зойкина квартира» Булгаков имел в виду вовсе не этот дом и, уж наверное, не сноху дворянина Зою Шатову. Но я по-прежнему остаюсь при своем мнении и верю в то, что это не последнее в нашем деле совпадение. И нет сомнений, что Булгаков в этом доме побывал, дабы реально оценить мизансцену пьесы. Опять что-то вроде «скрещения судеб», пусть не во времени, но точно по указанному адресу, у Никитского бульвара.
О том, что было дальше, после переезда Киры Алексеевны в Обухов переулок, мы можем лишь догадываться. Единственное, что известно достоверно, — у Козловских родилась вторая дочь, Ирина. А с началом империалистической войны князь Юрий Михайлович записался вольноопределяющимся, решив пойти на фронт, защищать от бусурманов царя и любимое отечество. Но прежде чем перейти к описанию военных лет и неизбежно воцарившегося вслед за этим смутного и трагического времени, обратим внимание на занятия князя Юрия Михайловича.
Как и положено отпрыску древнейшего княжеского рода, Юрий Михайлович окончил Императорский лицей, тот, что был основан в Москве в память цесаревича Николая, старшего сына Александра П. Дети из знатных семей, окончившие это привилегированное учебное заведение, получали те же права, что и выпускники университета: при поступлении на государственную службу им присваивались чины 14 — 12-го классов — от коллежского регистратора до коллежского секретаря. Конечно, в Императорском Александровском лицее привилегий было больше — лицеисты с высокими баллами оканчивали лицей с чином 9-го класса, то есть надворными советниками. Однако и Александровский лицей, и Императорское училище правоведения, и Пажеский Его Величества корпус располагались вдалеке от дома, в Петербурге. Князь отрываться от семьи не захотел. Тем более что для представителя княжеского рода счастье вовсе не в чинах. Однако причина отказа юного князя от поступления в Александровский лицей, скорее всего, была в другом. В этом лицее с давних пор существовал обычай — при встрече лицеисты обменивались поцелуем, причем независимо от года выпуска эта обязанность оставалась с ними на всю жизнь. Сдается мне, что Юрий Михайлович рассудил так — лобызаться с кем попало ему, сиятельному князю, не пристало.
После окончания лицея князь числился на службе в дирекции Императорских театров, имея скромный чин коллежского регистратора, и в ранге чиновника для особых поручений не слишком обременял себя обязанностями по службе. Вот как описывает его участие в театральных делах тогдашний директор Императорских театров Владимир Теляковский — речь о последствиях скандала, учиненного Федором Шаляпиным, в результате чего пострадал главный хормейстер и один из капельмейстеров Большого театра Ульрих Авранек:
«Когда я приехал 9 октября в Москву, мне сообщили, что капельмейстер Авранек так потрясен происшедшим с Шаляпиным инцидентом, что опасно заболел нервным расстройством. Я немедленно распорядился послать моего чиновника особых поручений князя Козловского узнать о состоянии здоровья Авранека, выразив ему мое самое горячее соболезнование по случаю постигшего его недуга. Авранек был выдающимся хормейстером (много лучшим, чем капельмейстер), и потому я его очень ценил и хотел это подчеркнуть. Козловский вернулся вскоре и сообщил мне, что, по-видимому, всякая опасность болезни Авранека миновала. Застал он его не в кровати, как мне говорили, а в кабинете. Он был очень тронут проявленным вниманием и просил меня сердечно благодарить».
