«По моему понятию, слово либерал означает человека, который, считая в теории других людей себе равными, не допуcкает на практике преобладания своего произвола над другими и не подчиняется сам произволу других, который подчиняется только закону… и жертвует своими выгодами для осуществления своих идей…»
Это определение принадлежит Александру Васильевичу Головнину, в начале 60-х годов XIX века занимавшему пост министра просвещения. Тут вроде бы нечего возразить, даже появляется некая досада по поводу отсутствия повода для спора — ведь хорошо известно, что истина рождается как результат столкновения противоположных мнений. Пожалуй, лишь упоминание жертвы вызывает внутренний протест — куда ни глянь, все делается ради выгоды, даже если на первых порах желаемый результат может быть достигнут лишь ценою жертвы. В истории есть множество примеров, когда отказ от привилегий, принесение себя в жертву — вспомним недавний пример нечаянного купания Бориса Ельцина в ручье — со временем оборачивались щедрой компенсацией и выгодой. Причем не только для себя, но и для семьи, точнее, для людей из ближнего своего, милого сердцу круга.
Вот и Николай Бердяев в письме «О либерализме» высказывал свои сомнения:
«Слово либерализм давно уже потеряло всякое обаяние, хотя происходит оно от прекрасного слова свобода… Поистине, в свободе есть скорее что-то аристократическое, чем демократическое. Это ценность — более дорогая человеческому меньшинству, чем человеческому большинству…»
И снова «продвинутое» меньшинство и невежественное большинство! Еще не хватало прочитать, что большинство — это всего лишь «быдло» и «холопы». И все же почему у большинства такое осторожное, я бы сказал, подозрительное отношение к свободе? Ответ находим все у того же Александра Головнина. За несколько лет до реформы 1861 года, отменившей крепостное право, Головнин попробовал освободить своих собственных крестьян. Однако крестьяне отказались:
«Когда ты от нас совсем отступишься, нас всякий теснить будет, а мы твоею милостью много довольны».
Александр Васильевич Головнин
Тут и зарыта собака. Права правами, даже если обеспечено формальное равенство всех прав, однако каким законом можно запретить полезные связи с влиятельными людьми, каким указом уравнять материальные доходы? Что толку, если есть права, однако нет средств, чтобы нанять толкового защитника, и нет возможности переговорить на званом ужине с «нужными людьми»? В этих условиях соревнование «правообладателей» напоминает заезды некоего варианта «Формулы-1» — один вперед несется на новейшем, наисовременнейшем «феррари», ну а другой — на допотопном «москвиче» 1956 года выпуска. Итог легко предугадать. Вот вам источник произвола, притеснения. А при отсутствии собственных средств защиты прав — что гражданину остается? Придется идти снова на поклон, только уже к другому барину, на этот раз одетому в цивильный сюртук, с красочным значком в петлице — идти в надежде, что уж его-то милостью останемся довольны. Как бы не так!
И в завершение этого «нелирического» отступления вновь приведу слова Бердяева:
«Права человека предполагают обязанность уважать эти права. В осуществлении прав человека самое важное не собственные правовые притязания, а уважение к правам другого, почитание в каждом человеческого образа, т. е. обязанности человека к человеку… Обязанности человека глубже прав человека, они и обосновывают права человека. Право вытекает из обязанности».
Но вот какой возникает у меня вопрос: какая же это будет свобода, если сплошь обязанности?
Одной из таких обязанностей может стать самоцензура — учет журналистом или литератором не только правовых, но и этических норм, а также интересов государства. Но что поделаешь, если самоцензура нынче не в цене, ну а позиция пишущих и громогласно говорящих не удовлетворяет нуждам большинства людей? Тогда приходится выбирать — либо ограничение свобод, либо плевать на все, и пусть сограждане живут по принципу: если не нравится, тогда переключи канал. Вот и переключаем по возможности…
Кстати, не только Николай Лонгинов к цензуре приобщился. Но если он, по сути, исполнял роль послушного цепного пса, то Александр Головнин, находясь в должности министра, пытался реформировать цензуру на основе самых либеральных правил: «Равенство перед законом вместо привилегий, свободу и простор вместо стеснений, гласность вместо прежней тайны». Нетрудно догадаться, что царь по-иному понимал задачи охранительного ведомства и через некоторое время управление по печати оказалось в структуре МВД.
Увы, прекрасные мечты, как правило, не выдерживают столкновения с прозой жизни. Вот либерал Александр Головнин напрасно размечтался о «свободе и просторе», а Михаил Лонгинов, всласть позабавившись похабными стишками, в итоге осознал, что нам дана только иллюзия свободы и потому рано или поздно придется выбирать, что для кого важнее — приятные грезы о подлунном рае или же реальные наслаждения в том мире, в котором мы живем.
Жил во времена правления императрицы Екатерины II еще один мечтатель. Сын помещика средней руки, грамоте обучался чуть ли не у деревенского дьячка, не знал иностранных языков, не слушал «школьных философов», был исключен из гимназии «за леность и нехождение в классы», что-то такое там писал, однако многие современники отказывали ему в писательском таланте. И вместе с тем, по словам Белинского, он «распространил изданием книг и журналов всякого рода охоту к чтению и книжную торговлю и через это создал массу читателей».
Речь здесь идет о Николае Ивановиче Новикове, подвижническая деятельность которого приходится на 70 — 80-е годы XVIII века. Им были изданы более тысячи книг по истории, педагогике, медицине, сельскому хозяйству, переводы сочинений отечественных и зарубежных писателей, масса литературы религиозного содержания. Выпускал он и газету «Московские ведомости», а кроме того, одиннадцать журналов. Вот некоторые из его журналов и привлекли особое внимание читателей, создав ему, по словам Лонгинова, репутацию «бойкого журналиста, карающего смешные и гнусные стороны современного ему общества», от взяточничества до «слепого поклонения всему французскому».
Надо заметить, что и Екатерина считала возможным для себя изредка «изъясняться» в этом жанре — ею было написано несколько комедийных пьес, высмеивающих нравы общества. Но вот характерная особенность этого высмеивания: власть поощряла только ту сатиру, которая не затрагивала основ существования самодержавия и не противоречила политическому курсу. Уже гораздо позже, когда Новиков стал владельцем типографии и популярным издателем, несшим просвещение в умы, Екатерина издала указ, которым объявляла ему, что типографии заведены для печатания полезных книг, а не сочинений, «наполненных новым расколом, для обмана и управления невеждами». А через год последовало новое распоряжение, согласно которому книги, касающиеся основ православия, печатать разрешалось лишь в духовных типографиях. Причина недовольства власти была в том, что Новиков к этому времени стал активным масоном, мартинистом, немалую долю его деятельности составляло тайное издание книг с целью популяризации масонства. А вот интересно, в чем причина такого увлечения?
По словам самого Новикова, в масонстве его привлекала главная, декларируемая масонами цель — «просвещение ума и сердца». Среди видных масонов были многие русские князья — Трубецкие, Одоевские, Долгорукие, Щербатовы… Видимо, Новиков рассчитывал на их поддержку в распространении знаний в обществе, коль скоро трудно было рассчитывать на содействие властей. В отличие от Михаила Булгакова, которому с масонами не повезло, Новиков близко сошелся с влиятельными людьми, особенно с князем Николаем Никитичем Трубецким.
Изданием сатирических журналов Новиков занимался около пяти лет. Популярности он благодаря этому добился, но в обличении нравственных уродств особого смысла он уже не видел. В сущности, Новиков
