оказывается она Успеяния Святой Богородицы на Остоженке.
И как меня в бок толкнуло.
И я остановилась.
Думаю, а чего не зайти. Там тихо, приветливо, пахнет дымком, всё вполголоса, с уважением, пьяных не бывает.
Постою, погляжу на верующих, как они.
А ведь ничего не знаю: ни ритуалов, ни как зайти правильно, ни поклониться, ни крестом как осенять, и надо ли это обязательно, раз уж вошла.
И можно ли с капустой.
Но вошла.
И сразу направо, к тётке в платке при торговле свечами и одноразовыми картонными образочками, к свечнице.
Говорю:
— Вы меня извините, любезная, но я не в курсе ваших правил — куда лучше встать, кому поклониться, как обратиться к святому угоднику и ко всякому ли можно.
Она:
— Да вы не стесняйтесь, милая, вы ж идёте к Христу, в храм его. В первый раз зашли к нам?
Я:
— В первый. Вообще раньше никуда в такое не ходила. А теперь пришла. И мне бы свечечку какую- нибудь ещё. Если про человека одного точно не знаю, то за здравие можно или же сразу надо за упокой?
Она:
— Конечно, за здравие, милая, он ведь пока для вас ещё живой, значит, Бог не дал вам знать, что нет его больше с нами. Вам какую?
Я:
— Дайте потолще, посильней, а то мы так давно не видались с ним, что пускай подольше горит и светит. И что сказать надо?
Она:
— Просто помолитесь и пожелайте, что у вас на сердце лежит к нему. А к каким образам обратиться, сами решайте.
Я:
— А если некрещёная, то можно перекреститься?
Она:
— Вам, милая, не перекреститься следует, а покреститься, если некрещёная. Под защиту Господа нашего никогда и никому не поздно встать.
Я:
— Да? А как покреститься-то, с кем?
Она:
— Знаете, вам бы лучше с батюшкой нашим побеседовать, он вам всё объяснит и растолкует. Настоятель у нас хороший, добрейшей души, отец Александр, протоиерей. Его нет сегодня, а завтра будет. А вы пока житие Марии Египетской почитайте, вам мой совет, для себя, до встречи вашей, она вам как путеводная звезда дорогу к Богу укажет, многое в сердце проясняется там для человека, какой на путь истины и веры становится.
И буклетик протягивает, к свечечке заодно, про житие это самое египетское.
Ну, я свечку поблизости от входа подожгла от другой, воткнула, постояла рядом, слова про себя пошептала, к Паше обращённые, чтобы жил, не тужил и не умирал подольше у себя там в Канаде и чтобы Мишенька мой рос сильным и здоровым мальчиком, хотя — освежила, тут же на месте — 35 ему в этом году исполнится уже, вырос, скорей всего, во взрослого сильного мужика.
Но облегчение получила хорошее, доброе какое-то, упокоительное для души.
Домой пришла, брошюрку полистала эту о житии Египетской матери.
И отложила покамест, до батюшки.
А на другой день снова пошла, к после утреннего служения чтобы подпало, когда он освободится.
Нашла момент, подхожу, головой склоняюсь. А сам равномерно седой весь, от бороды до волос на голове, глаза умные, проницательные, внимательные ко мне. Сразу понравился, сошлось, вижу, у нас с ним по общению. И лет как мне примерно. Или даже ближе как Владлену моему покойному.
Говорю:
— Доброе утро, батюшка Александр, можно поговорить с вами про моё крещение?
Он:
— Здравствуйте и вы, раба Божия, и как величать мне вас прикажете?
Я:
— Александрой зовут, можно Шуранькой, по-простому.
Он:
— Вот и хорошо, Шуранька, тёзки, значит, будем с вами. Так говорите, желаете покреститься?
Я:
— Надумала, отец Александр, помыслила и надумала. Только вот сомневаюсь про возраст свой, не поздно мне пускаться в такое старое приключение? Не грех?
Он:
— Креститься, Шуранька, можно в любом возрасте. И даже в каком-то смысле непременно следует. Потому что в эти года, если к Господу себя обратить и принять веру его, то все грехи прощаются, отсюда и говорят, что Бог в помощь, слыхали сами, наверное, не раз. Вот и дайте Отцу небесному помочь вам, пройдите священный обряд, станьте под сень его Господня крыла. Храм наш добрый, исторический уже, можно сказать, и место само веками намоленное.
Я:
— Я согласна, батюшка, но только спросить ещё хочу вас.
Он:
— Что такое, Шуранька, спрашивайте, про любое можете, затем и пришли сюда.
И вот тут, бабушка, тормознулась я резко, потому что осведомиться хотела у него про работу свою. Ну что, мол, можно и дальше мне натурщицей продолжать или стоп-машина? Слыхала краем уха, что православным никак нельзя обнажаться, что грех, что против веры и против Бога это занятие, хуже даже всякого лицедейства и порока. И в этот же момент сообразила, что если сейчас поинтересуюсь и ответ получу, который не хочу получать — что нельзя ни при каких, то такое станет для меня обломом похуже дефолтного, пострашней, раз придётся с любимым трудом прекращать навсегда. А я ведь, скажу тебе, ещё далеко не перешла порога спроса на мою обнажённую натуру, у нас одна, тоже штатная, хорошо за семьдесят натурщица, всё ещё работает и в ус себе не дует.
Смотри сама: какой простор для художественных изгибов, поворотов телесных сюжетов, роскошной бесчисленной морщинистости по всему покрытию тела, особенно для карандашной техники и сухого пера, чего на молодой поверхности обыщешься — не найдёшь. Также привлекают и сама великолепная дряблость, и отдельные фрагменты возрастного обвисания кожи, и целых пластов ткани, как, например, брыльки по бокам ото рта, всё под подбородком, нижняя часть предплечий, складки ниже пупка и сбоку от подмышек.
Сама я большинства преимуществ, подобных перечисленным, пока не имею, но к этому стремлюсь в плане будущего художественного старения, чтобы не остаться окончательно наедине сама с собой и не сдохнуть от обычной человеческой тоски.
И поскольку я не могу не думать о собственном будущем в разрезе этих мыслей, то именно поэтому, Шуринька, вопрос этот свой к батюшке я остановила, не задала, схоронила от выяснения, опасаясь невыгодного для себя ответа.
И я быстро передумываю об этом и спрашиваю совсем о другом, но тоже немаловажном.
Говорю:
