Человек в кресле ничего не ответил. Он знал, что Хантер уже приходил. Пленник очнулся от тревожного сна незадолго до рассвета и увидел в центре пола запотевшую бутылку родниковой воды, рядом с написанными мелом словами: «Кто еще?»
Не особенно утонченно. Зато действенно.
Если бы силой воли можно было двигать материальные объекты, бутылки там уже не стояло, она лежала бы у него на коленях, пустая. Но нет. Она так и продолжала стоять рядом с меловыми буквами. И до сих пор полная.
Хантер видел, куда тот смотрит.
— Да-да, — произнес он. — Ты ее видел? Воду? Выглядит соблазнительно, правда?
— Да пошел ты.
— Хочешь знать, что у меня было на завтрак? А на обед? Как же я рад, что снова могу есть, как все нормальные люди.
— Я тебе уже ответил.
Хантер все равно продолжил разговаривать с ним. Пленник старался не слушать. Он с трудом сглотнул комок в горле. Голова была будто зажата в тиски. Пленник понял, что ему будет трудно выстроить логические цепочки, поэтому лишь надеялся сохранить в памяти мысли, являвшиеся к нему в моменты просветления, вызванные приступами боли в ноге. Она время от времени кровоточила с тех пор, как Хантер уронил на нее бетонный блок, и мышцы стали какими-то тяжелыми, опухшими по всей длине бедра. Он надеялся, что это частично вызвано обезвоживанием, потому что ощущал пульсирующую боль во всем теле, и долгим сидением в одной и той же позе.
О степени его дискомфорта говорило уже то, что он радовался голодным спазмам в желудке, которые хоть немного отвлекали внимание. Пленник был из тех людей, чьи нужды обычно удовлетворялись раньше, чем заявляли о себе в полный голос. Он начал дрожать всем телом. Его тело выражало беспокойство. И старался думать на отвлеченные темы — единственная тактика в его положении, способная заглушить внутреннюю тревогу.
Поэтому он весь день обдумывал, как ему поступить, и наконец решил, что у него есть план.
План созрел поздней ночью. Спать, когда ты привязан к креслу, очень непросто, а эта ночь была особенно трудной, и не только потому, что его будили короткие раскаты грома. В первой половине дня он на какое-то время отключился. Вспоминал кое-что. Некоторые воспоминания были свежими, другие — из далекого прошлого. Пленник старался вспоминать только хорошие времена, но чуть позже его осенило. Когда совершаешь какие-то поступки в этой жизни, подумай о том, что однажды — на смертном одре или в таком вот кресле — тебе придется оглянуться назад. И в подобных обстоятельствах соотношение добра и зла в твоей личной истории становится очевидным. Да и время тоже сжимается, отчего кажется, что всего лишь позавчера ты был еще подростком.
Когда пленник снова окончательно пришел в сознание, он уже смирился с тем, что ему придется кого-то назвать. Все в Хантере и его поведении говорило о том, что отступать он не намерен. Решение принято. Готово. Ему придется выбрать из троих, во всяком случае, так он думал сначала, и если учесть, что он уже и сам начал восставать против этих людей, ему плевать на их судьбу. Единственный вопрос, увеличит ли сделанный им выбор его шансы на выживание.
Но затем пленник понял, что есть и другой выход — еще одно имя, которое тот может назвать, не предав при этом десятилетий доверия; возможно, это имя даже послужит своеобразным призывом о помощи. Мысль, словно глоток прохладной воды, мгновенно окатила его разум. Даже привязанный к креслу, подстреленный и обезвоженный, он сохранял в глубине души ледяной стержень, благодаря которому нашлось лучшее решение.
Пленник обдумал все еще раз и решил, что новый план хорош. Он всю жизнь давал всему оценки. И сейчас его чутье говорило ему «да». Значит, теперь это только вопрос времени.
Как именно и когда.
Ну а пока что жаркий день клонился к вечеру, и Хантер стоял рядом, глядя на него сверху вниз.
— Я не хочу обижать твою подружку, — сказал он. — Линн ее зовут? Частично из-за того, что она ни в чем не виновата, если не считать адюльтера. Но главным образом из-за того, что я сомневаюсь, дорога ли она тебе. Может статься, я напрасно убью время. И красивую женщину, а видит Господь, в мире так мало красоты. Я просто заехал к ней, пока ее не было дома, и взял пеньюар, чтобы доказать тебе серьезность своих намерений.
Человек в кресле ничего не ответил.
— Но времени остается все меньше. У меня в таких делах никакого опыта, поэтому я не знаю, сколько ты еще протянешь. Но я поискал в Интернете, получается от сорока восьми до семидесяти двух часов до того момента, когда в организме начнутся действительно необратимые изменения. Ты уже и сейчас дерьмово выглядишь, а обещают, что завтра будет по-настоящему жаркий для этого времени года день. Так почему бы тебе не сказать, с кем еще мне следует побеседовать, и мы подумаем, в какую сторону нам двигаться дальше?
Человек в кресле хранил молчание. Он понял, что Хантер делает над собой усилие, чтобы сдержать раздражение, однако сдерживаться ему все труднее и труднее. Молчать рискованно, но он вынужден был идти на риск. Он смотрел на Хантера и довольно долго моргал.
Хантер подошел к нему ближе на пару шагов.
— Ты начинаешь выводить меня из себя.
Человек в кресле улыбнулся.
Хантер взглянул на его правую лодыжку, вздохнул и ударил ногой. Человек в кресле ахнул, втягивая в себя воздух, скрипнул зубами и подождал, пока искры перед глазами не погаснут.
— Мне вовсе не нравится это делать, — произнес Хантер как-то удивительно искренне. — Я перестал быть таким и исправился задолго до встречи с тобой. Но я ясно дал тебе понять, что мне нужно, а ты не желаешь идти мне навстречу. Ты ведь понимаешь, насколько осложняешь мне дело?
Человек в кресле поднял голову:
— Знаешь, на кого ты сейчас похож? На папашу, который хочет выпороть ребенка, да как следует, причем знает, что делает это только из-за того, что у него похмелье и сам он полное говно, но хочет, чтобы виноват во всем был ребенок.
Хантер открыл рот, затем снова закрыл, так быстро и резко, что щелкнули зубы.
— Ничего не напоминает? — спросил человек в кресле. — Не наводит ни на какие мысли?
Хантер наклонил голову, и человек в кресле понял, что задел того гораздо сильнее, чем намеревался, и ударил, похоже, не туда.
— Ты говоришь мне о детях? — размеренно произнес Хантер. — Но это из-за тебя у меня нет детей. Из-за тебя я просидел шестнадцать лет в тюрьме за убийство женщины, от которой хотел детей.
— Тем лучше. Ты неудачник, она потаскуха. Зачем миру такие гены?
Хантер снова ударил, на этот раз сильно. Достаточно сильно, чтобы человек в кресле закричал, едва не завизжав, а кресло на бетонной площадке качнулось назад.
— Хочешь еще разок? — спросил Хантер севшим голосом. — Сколько потребуется пинков, прежде чем первая ножка соскользнет с края, как ты думаешь?
От боли у пленника закружилась голова, внезапно даже мелькнула мысль, что идея не так уж плоха, но он все равно поднял голову.
— Ты не скинешь меня, говнюк. Потому что иначе ничего не узнаешь.
Хантер посмотрел на него, тяжело дыша.
— А ты сообразительный, — произнес он в итоге, голос снова звучал ровно. — Ну разумеется, ты должен быть сообразительным, иначе как бы ты добился в жизни такого успеха? Я действительно пока не хочу тебя убивать, ты прав. И из-за этого я оказываюсь в весьма затруднительном положении. Число угроз
