древнего строения, которая раньше заслуживала не более внимания, чем и должна одинокая, а потому бесполезная стена. Сейчас она вся была оклеена шевелящимися на тихом ветру листами бумаги, с которых, намалеванные крупным шрифтом, беззвучно кричали лозунги: «Северяне идут на нас войной! До нее не больше трех дней! Защитим наши средние земли!», «ТЫ записался в крестоносцы?!», «Первый удар нанесут по нам! Мы должны стоять насмерть, пока не подойдет помощь!», «За нами нет ничего, поэтому ни шагу назад!», «Граждане средней земли, торговцы, сдавайте оружие для нашей армии!», «Воины кланов, объединяйтесь! Мы все равны перед лицом общего врага!», «Оружие всем, кто старше шести лет!», «ЗА РОДИНУ!!!»… Их было столько, что просто глаза разбегались. И не только на этой стене. На территории Храма нельзя было найти камня или столба, где бы не висела подобная бумага, а уж храмовские стены так и пестрели этими призывами — их просто писали углем поверх росписей и фресок…
Когда Влад говорил о некоем «постъядерном поэте», он имел в виду Рон. Он был неуверен в своем решении, до тех пор, пока не рассказал ей: девушка вспыхнула, подобно новенькому факелу, едва заслышав его слова. Послания кланам были готовы через два часа. Еще через час все они были отправлены. Но это даром не прошло, потому что по Храму поползли слухи: отправившиеся гонцы — тоже люди, и наверняка кто-то успел проболтаться. К вечеру добрая сотня храмовцев, в основном, «крестоносцы» и кое-кто из местных, заполонила здание школы и слушала речь, которую Рон изобретала прямо на ходу. Это было просто удивительно: откуда такой жар, такая жажда битвы; куда делать тихая грустная девушка, которая не хотела знать будущего?..
Хранитель… Влад, закрывал лицо руками и опускал голову, сидя на скамье среди входящего в раж народа. Какой иллюзией были последние дни! Хранитель в душе Рон может затаиться, но исчезнуть — нет. И он страшен, и его сила режет по живому. Владу было невыносимо плохо, и он стал единственным, кто не вскочил не взревел от ярости и восторга при последнем слове Рон… счастье, как ты недолговечно, жизнь все равно догонит и добьет…
Ей рукоплескала толпа. Старик со снежно белыми волосами по-рыцарски преклонил перед ней колено и протянул ей какую-то книгу. Влад узнал в нем Твердислава — полудикого Звонаря и единственного, кто называл его, сорокалетнего вояку, «сынок»… А Рон прижала книгу к груди и, улыбаясь, плакала, точно так же, как та Рон, которую знал Влад. Никто, кроме него не заметил ее слез…
Через час были готовы первые три дюжины лозунгов. Их сочиняли в основном Твердислав и Влад, переделывая на новый лад те, что помнили со времен Войны, и Рон. Переписывали все, кто умел писать. Кто не умел, бегал расклеивать, покрывая бумагой все окрестные столбы и стены…
Это был сумасшедший день.
Потом сумасшедший день начался для Сергея и всего старшего состава «крестоносцев», когда толпы домохозяек, медсестер, юнцов и малышни ломанулись в добровольцы. Некоторые не умели стрелять. И надо было научить их выполнять хоть простейшие команды и обращаться с пушкой — за два дня.
Торгаши сдавали оружие. Кто зажимал «свои ржавые пушки», становился врагом номер один в общественных глазах…
К концу третьего дня прибыл целый батальон «Львов», потом подтянулись остатки клана — все, от старых до малых (слет пустым оставили, потому что он лежал на предполагаемом пути северян). Расположились здоровенным палаточным лагерем возле Храма. Постепенно, мрачные и недовольные переселением, они тоже прониклись всеобщим безумием и ажиотажем, и скоро уже орали «ЗА РОДИНУ!!!» на всех углах и взяли на себя половину добровольцев, которых надо было срочно учить… а еще — у них был танк, а это такой козырь против пешей северянской орды!.. его, драгоценный, привезли на здоровенных санях, которые тащили два тяжелых снегохода… ему тут же расчистили лучший склад под гараж… вокруг него ходили на цыпочках и смахивали с него пылинки…
А Сержу пришлось потесниться: над картой с планом боевых действий склонился теперь еще и Дилан, вождь «Львов», который носил на голове буйную гриву светлых волос и говорил на дикой смеси английского и русского, временами плавно переходящего в украинский…
Солнце высушило души всех, кто видел этот заоблачный свет, оставалось только поднести спичку… это был неуправляемый пожар… это была цепная реакция… это нельзя было уже остановить…
Все ждали войны.
97
Каяла, сидя на одной из резных скамеечек, окружавших отель, молча наблюдала за игрой юнцов из элиты. Вряд ли ее это так интересовало — по глазам видно, что мысли ее летают где-то вдали отсюда…
Элитников было шестеро, народ лет от десяти до тринадцати. Самый беззаботный возраст, если ты в элите: учишься и не воюешь…
Сейчас шестерым щеглам было скучно, и они поймали беднягу Махмуда, который везде ходил со своей драгоценной фляжкой, где, как он верил, хранился пойманный солнечный свет…
Она стала для него центром мира. Он прижимал ее к груди, желая почувствовать тепло, которое должен был хранить заключенный внутри золотистый луч. Он говорил с ней, как с живым существом, и никогда не выпускал ее из рук.
А сейчас ее отобрали эти высокие, красивые, ухоженные и избалованные дети. Они вырвали ее из рук уродца и теперь ловко перебрасывались ею, заливаясь смехом. Махмуд метался между ними, как собака, и в его глаза нельзя было смотреть без слез: столько в них было муки и нечеловеческого молчаливого страдания…
Наконец, щеглам надоела эта игра и один из них, что был постарше и явно за лидера в этой маленькой банде, перехватил фляжку и открыл ее. «Ха, и ничего тут нет!» — сказал он и бросил фляжку на снег…
Махмуд упал перед ней на колени, потом бережно поднял ее, точно мертвого ребенка, прижал к груди и тихонько заскулил, чем еще больше напомнил своим мучителям собаку…
Они смеялись, а в убогой душе рушился целый мир. Тогда Махмуд на коленях подполз к Каяле. Его глаза, полные слез, встретили ее равнодушный взгляд, который через секунду стал уже беспокойным и сверкающим гневными искорками: никто не мог выдержать взгляда Каялы, даже Ахмар склонялся перед ним; а сумасшедший Махмуд, этот недочеловек, — мог. Не моргая, он смотрел ей в глаза и шепотом молил о помощи. Когда ему в спину бросили снежок, Махмуд вздрогнул и сорвался на крик: «Защити, мама!!!»
…откуда взялась такая мощь и ненависть и какой природы была сила, вложенная в этот удар?.. Махмуд отлетел метров на пять и с хрустом упал на обледенелую дорожку, по прежнему прижимая к груди свое сокровище. Он не шелохнулся больше. Он был мертв. Через несколько секунд лед начал окрашиваться кровью.
Шестеро, испуганные и затихшие, не отрываясь смотрели то на него, то на Каялу. Когда шок прошел, их захлестнул ужас, и они бросились бежать, не разбирая дороги, забыв обо всем на свете. Перед ними, элитниками, расступалась чернь, но сколько бы они отдали, чтобы затеряться в толпе…
Каялу душил гнев…
А делать что-либо было сейчас поздно: Сон Мира уже трещал по швам. Но она знала — война будет. Хотя понимала, что двинуть сейчас армию на Радость — жест самоубийцы.
Земли никогда не были важны для Каялы. Да и не в них был вопрос. А в том, какой вид человека выживет на этот раз… наверно, динозаврам тоже не хотелось вымирать… но более совершенные звери не воевали с ними, а ждали своего часа, занимая в природе скрюченное подчиненное положение — вот политика радиксов вроде Таша и Дины… Каяла была из тех, кто хочет выжить любой ценой…
Армия отправлялась через час…
И никто никогда не узнает, за что погиб бедняга Махмуд и почему он сказал: «Мама…» Это тайна не
