способен контролировать магические потоки; он почти беспомощен, когда ему очень больно или что-то другое туманит его разум. Что такое быть раненым магом, Максу Милиану предстояло испытать в полной мере…
Провалился в желанное забытье он не раньше, чем исчезло противное жжение — эхо настоящей боли, — тонкой змейкой струившееся по всему телу.
Болотная обезьянка, числящаяся в зоологических архивах Омниса как дурашница бронзовая (Pongillida durans), размером с кошку, имеет длинный цепкий хвост с кисточкой, опушенный белым мехом. В остальном же тело ее черное, с рыжими подпалинами на щеках…
Проснувшись, Макс Милиан застал в доме целую стаю понгиллид. Они не столько съели, сколько разворошили и разбросали по комнате завтрак, дожидавшийся больного на прикроватном столике… хуже того — разлили воду. Пить хотелось немилосердно.
Дом выглядел покинутым; что-то подсказывало, что нет смысла звать Палюса — никто не откликнется на слабый, измученный голос…
Собравшись с духом, Макс начал вставать. Вопреки ожиданиям, больно ему не было — остались лишь слабость и неприятное тянущее ощущение в мышцах.
…Вереща так, что закладывало уши, длиннохвостые дурашницы разбегались прочь от человека, юрко взбираясь по стенам и покидая дом сквозь одним им ведомую щель. Совсем скоро Макс Милиан остался в сумрачной отшельничьей норе один. Спустив ноги на пол, он сел и выпрямил спину. Некоторое время, пока утихал шум в голове, он пытался привести мысли в порядок. По всему получалось, что ему нанесли такие раны, после которых выжить было просто невозможно… После подобного выживают, быть может, только везунчики, такие, как Палюс…
Отрешенно, с упавшим сердцем Макс Милиан посмотрел на свои руки. Левая еще ничего, а вот правая, которой он пытался закрыться от когтистой лапы седого шута, перепахана вспухшими багровыми рубцами… вся, даже ладонь! Рука была сломана, это Макс точно помнил; теперь перелом сросся, и не слишком удачно: мизинец согнулся и закостенел навсегда, даже силой разогнуть его уже невозможно.
Но если бы только рука… Уродливые шрамы покрывали все тело; грудную клетку, казалось, пришлось собирать по кусочкам: вспомнив о перебитых ребрах, Макс обнаружил, что они, конечно срослись, но срослись как придется, выступая порой буграми.
«Должно быть, я теперь выгляжу ненамного лучше Палюса… — с невыразимой тоской подумал Макс. — Неужели… и лицо тоже?..»
С этой мыслью даже жажда отступила на второй план.
Под кроватью Макс нашел сверток с одеждой — понгиллидам он был неинтересен, а потому совсем не пострадал — и облачился в домотканые грубые штаны и рубаху, свисавшую ему до колен. Вот теперь можно идти искать свое отражение куда угодно…
Но когда Макс Милиан впервые после своего чудесного исцеления пошел, его ждал еще один удар… Разорванные сухожилия, видимо, срослись так же неуклюже, как и ребра. Ноги гнулись в коленях с трудом. Пришлось потратить немало времени на то, чтобы терпеливо раскачать их. Растяжка вышла мучительной, как на самой суровой тренировке. Только теперь Макс Милиан пытался не сесть на шпагат или сделать что-то акробатическое, а всего лишь заставить ноги разгибаться. Это было непросто…
Только через полчаса, сильно хромая, он сумел выбраться во двор. Конечно, Макс прекрасно понимал, что хмурая, наполовину вросшая в землю избушка Палюса находится не в горах Фумо посреди безлюдных ледяных пустошей, но все равно был удивлен, обнаружив себя на одном из сухих островков гигантского болота, пышно заросшего скрипучими деревьями донгор, как на подпорках, на своих длинных корнях поднимавшимися над водой. Кроны их плотно смыкались, оставляя лишь небольшие прорехи для солнечного света, который длинными коническими лучами пронизывал густой, заполненный водяным паром воздух болотного мира.
Слышалось верещание невидимых в темной листве дурашниц; резкие протяжные крики птиц порой заставляли на мгновение испуганно замолкнуть какую-то стрекочущую летучую мелюзгу.
Несколько минут Макс в растерянности разглядывал пестрое изобилие дикой жизни, окружавшее его, и пытался сообразить, куда попал. На ум приходила только Зеленая Дельта Гиледы. Недалеко отсюда должно быть Драконье Море — Кармасан, — в которое Гиледа впадает. А вот место, где Макс оставил Хору Лунарис и чуть навсегда не остался сам, отсюда очень и очень далеко.
Что ж… теперь он знает о своем спасителе две вещи: во-первых, «Палюс» — это не его настоящее имя, скорее, принадлежность к местности, ибо в переводе с древнего языка, из которого он это слово вытащил, оно означало бы «болотник»; во-вторых, он сильный маг, владеющий трансволо. Причем наверняка тем самым — тридцатиминутным: умирающего Макса Милиана спасла именно невероятная скорость, с какой была оказана помощь…
…Стараясь шагать ровно, Макс отправился на поиски воды. Обойдя дом, он нашел водосборную бочку, а заглянув в нее, наконец-то увидел себя со стороны… и отвернулся… Со стоном он опустился на траву, где сел, прислонившись к бочке спиной и обхватив руками колени…
Он был страшен и отвратителен сам себе. Не в силах плакать, Макс тихонько завыл от отчаянья.
Несложно представить, что чувствовал четырнадцатилетний мальчишка, в один день потерявший силу, красоту, надежду и… будущее. Отныне для него, калеки и преступника сумрачный храм дикой жизни с колоннами стволов донгора должен был стать последним приютом.
Стоило ли проходить Дикую Ничейную Землю, выживать там, где гибли другие, делать то, чего никто не мог сделать… ради того, чтобы в конце концов закончить свои дни так?..
Нечестно. Несправедливо… Охваченный отчаяньем Макс Милиан не видел ни одного из возможных выходов. Он метался во мраке, как птичка ормих, пойманная в простейшую из ловушек, куда и вход-то никогда не запирается…
Успокоился Макс нескоро, но все же каким-то образом он сумел победить отчаянье и взять себя в руки. Возможно, память сурового Джуэла Хака сыграла тут свою роль. Как бы там ни было, но он заставил себя встать и снова посмотреть на свое отражение в бесстрастном зеркале воды. «Твой новый облик. Привыкай,» — говорил он сам себе, утешаясь тем, что изуродована только правая половина лица, а также, что глаз под разорванной в трех местах бровью не пострадал.
Затем он крепко задумался, можно ли без риска для жизни напиться из этой бочки — стоящей посреди болота и наполненной дождевой водой, в которой вдобавок плавают какие-то огрызки. Выловив один такой огрызок и рассмотрев его поближе, Макс нервно рассмеялся: бочку заполняли рубленые корневища аира — известного средства для очищения воды.
Отбросив все сомнения, он вдоволь напился и даже погрузил в прохладную воду лицо; новая кожа правой щеки остро ощутила холодок.
…Как ни странно, Макс Милиан, тот самый, что без слез рыдал над своей несчастной судьбой, неожиданно обрел сильную волю к жизни, совсем как хищный шалфей в тяжелый, засушливый год. Более того, он заметно воспрял духом и посмотрел на сложившуюся ситуацию иначе: ведь теперь он свободен. Для Ордена и обоих Советов он мертв, а значит, больше ничего никому не должен. Ну не замечательно ли?..
До прихода Палюса Макс Милиан с искренним любопытством исследовал весь сухой островок, на котором стояла отшельничья избушка. Откопав в куче хлама за домом широкий нож, он срубил ровный молодой донгор и сделал себе посох. Меч Макс потерял еще в Провале, оставив его в теле стигийского паука. Сейчас же ему совершенно не хотелось оставаться без оружия в незнакомом и наверняка опасном месте. А если учесть появившуюся теперь сильную хромоту, то посох будет весьма кстати, пусть даже не придется сражаться.
После долгих поисков обнаружив в доме тщательно спрятанную кладовую с припасами, Макс немного поел: много, несмотря на сильный голод, не получилось, и это наводило на мысль о том, что в битве, что оставила ему столько шрамов, внутренние органы были серьезно повреждены, а значит им «раскачка» требуется не меньше, чем криво сросшимся сухожилиям. Как ни странно, но это печальное открытие Макс Милиан воспринял уже спокойно.
