скифов до африканских и южноамериканских племен, с детских лет хорошо знаком многим читателям. Все участники ритуала надрезают кожу на пальце или ладони, затем капли их крови смешиваются с жидкостью в общей ритуальной чаше, из которой каждый участник обряда делает глоток.
В некоторых случаях участники обряда слизывают кровь непосредственно с ранки друг у друга или скрепляют связь рукопожатием, так чтобы кровь из их надрезов смешалась между ладонями. В более позднее время участники подобных ритуалов именовали себя «названными братьями» или просто свято соблюдали по отношению друг к другу взаимные обязательства. В христианской традиции обряд братания лишился «кровавой» составляющей и превратился в духовно-символический акт — обмен личными святынями — нательными крестиками.
Рациональный научный подход возводит описанный ритуал ко временам родоплеменного строя и рассматривает непосредственный или символический обмен кровью как акт присоединения новых лиц к кровно родственному союзу членов одного племени. Такая прямолинейная, приближенная к практическим нуждам трактовка не столько свидетельствует о примитивности самой архаической магии, сколько является следствием эволюционной теории развития культуры, популярной в конце девятнадцатого века и грешившей излишней механистичностью и антропоцентризмом, присущими «веку торжества прогресса»[2]. Автоматический перенос принципов дарвиновской эволюции видов на культурологические процессы позволил свести их к максимально упрощенным моделям. Например, трансформацию верований описывали как трансформацию первобытного анимизма и магии в политеизм, затем — в монотеизм и, наконец, в атеизм, знаменующий торжество науки.
Однако следует подчеркнуть, что магия представляет собой весьма сложное и самостоятельное культурное явление, не исчезнувшее с развитием и трансформацией религиозных доктрин и сохранившееся даже в сегодняшней техно-урбанистической культуре. Джеймс Фрэзер, автор классического труда по этнографии и религиоведению «Золотая ветвь», именовал магию
Уже во времена архаики магические ритуалы, в которых использовалась кровь, несли не только ритуальную, символическую, но и сложную сакральную нагрузку. Так, предмет, на который падала капля священной крови вождя, немедленно переходил в его собственность, а представитель племени, проливший человеческую кровь, во многих культурах табуировался. Запрету — табу — могло подвергнуться и само место кровопролития. Благодаря записям Марко Поло сохранились свидетельства о том, что лиц, задержанных на улицах Ханбалыка (так именовали Пекин во времена хана Хубилая, основателя китайской династии Юань) и признанных виновными в преступлениях, жестоко били палками. Зачастую наказание приводило к смерти, но китайцы упорно использовали его, чтобы избежать кровопролития, поскольку верили, что проливать человеческую кровь на землю недопустимо.
Суеверия подобного рода сохранились и в менее экзотичных географических широтах — например, среди жителей графства Суссекс бытует поверье о том, что земля, на которую пролилась человеческая кровь, становится проклятой и навечно останется бесплодной. Вполне естественно, что капли крови, выпачканная кровью ткань и прочие окровавленные предметы превращались в желанный трофей для полумифических злобных духов и вполне реальных колдунов. Магические обряды, произведенные с использованием человеческой крови, могли вызвать болезнь, помрачить разум, и даже лишить жертву колдовства жизни.
Но кровавые ритуалы могли нести не только зло, но и благо — этнографические исследования богаты описаниями магических ритуалов, во время которых шаманы вызывали дождь или гарантировали высокий урожай, орошая почву собственной кровью.
Джеймс Фрэзер описывает уникальный обряд, который практиковала народность фаны из африканского Гиббона. Шаманы этого племени связывали себя узами кровного братства с одним из почитаемых диких животных. Для этого они брали кровь из уха животного и из своей руки и прививали свою кровь животному, а кровь животного — себе. На роль лесного побратима выбиралось, как правило, дикое, опасное, но внушающее уважение своей силой и ловкостью существо — это мог быть леопард, черная змея, крокодил, гиппопотам, кабан или коршун. Таким образом между человеком и зверем устанавливается мистическая связь: животное готово выполнить любой приказ своего побратима, помочь одержать победу в битве или тайно расправиться с врагом, а сам шаман считается неуязвимым до тех пор, пока живо священное животное. Связь человека и дикой особи настолько глубока, что смерть одного влечет за собой смерть другого[4].
Отголоски подобных древних магических ритуалов обрели новую жизнь в современном городском фольклоре, а затем и в литературных произведениях, возникших на его основе. Так, герои вампирской саги Стефани Майер «Сумерки», «Новолуние», «Затмение», «Рассвет» — древний род вампиров, к которому принадлежит возлюбленный главной героини и рассказчицы Беллы — Эдвард Каллен, — уже долгие годы питаются исключительно кровью животных, благодаря чему получили возможность бесконфликтно сосуществовать с человеческой расой. Сложно избежать искушения и объяснить успех романов Майер и созданных на их основе фильмов о вампирах-«вегетарианцах», питающихся исключительно кровью животных, иначе чем актуализацией древнейших пластов коллективного бессознательного.
Стоп-кадр: «Сумерки» — культ романтики. Вампирская сага Стефани Майер «Сумерки» вызвала неоднозначную реакцию литературных критиков, но читательская аудитория сразу же приняла мир людей и вампиров, созданный писательницей. Роман переведен на 26 языков и разошелся рекордными тиражами, Интернет пестреет сайтами сообществ фанатов книги. В 2008 году романтическая, непривычно целомудренная история любви школьницы и обворожительного вампира, готового защитить любимую от куда как менее безобидных собратьев, была перенесена на экран. Основной костяк съемочной группы оказался женским — и это неудивительно, ведь основными зрительницами фильма должны были стать юные девушки. Сценаристу Мелиссе Розенберг и режиссеру Кэтрин Хардуик, несмотря на скромный по голливудским меркам бюджет в 37 миллионов долларов, удалось совершить своеобразный прорыв и отойти от стереотипов среднестатистического «хоррор-фильма» для молодежной аудитории, напластовавшихся на образ вампира. В то же время создатели фильма избежали и другой крайности — снять банальную историю о школьной влюбленности, лишенную всякой мистики и ореола волшебства, — благодаря безошибочному выбору актеров. Кристин Стюарт — актриса, уже известная по нескольким успешным проектам, в частности по триллеру «Комната страха», — исполнила роль юной Беллы Свон, обладательницы крови с особым, чарующим вампиров запахом. А Роберт Паттинсон — один из самых ярких «выпускников» Хогвартса в кинематографической саге о Гарри Поттере — воплотил на экране образ ее возлюбленного — вампира- романтика Эдварда Калена. Немалый вклад в успех фильма внесла художник по костюмам Венди Чак:
