— Макс, там, в подъезде… Я не знаю, что это означает. То ли рисунки, то ли… Посмотри, пожалуйста. Мы тебя тут подождем, — промямлила Ленка, стараясь не смотреть на хозяйку квартиры.
Та лишь кивала и со страхом поглядывала на Максима.
— Ладно, ждите.
Максим направился к подъезду, уже примерно представляя себе, что там увидит. И ошибся лишь в деталях. Картинка действительно оказалась жутковатой, особенно в таком исполнении, да еще и в тесном помещении. Такая наскальная живопись обычно украшала фасады полуразрушенных домов, заборы, но не замкнутое пространство лестничной клетки. Максиму сначала показалось, что стены покрыты копотью или сажей, но нет, это оказалась обычная черная краска из баллончика. Буквы, огромные, почти в половину человеческого роста, сливались в слова — стандартный набор оскорблений и угроз. И подпись — название гордого племени, только подобное написание Максиму встретилось впервые. Строка начиналась под окном на лестничной площадке внизу, вползала вверх и через все три двери и простенок уходила дальше, к окну на площадке между вторым и третьим этажом. Краски «художники» не пожалели — пустые баллончики валялись на ступенях. «Стены покрасить, дверь поменять», — быстро прикинул Максим, как можно устранить последствия набега. Даже ему, мало знакомому с письменностью малых народов, удалось найти в надписи две ошибки. А дверь менять придется за свои, но деваться некуда. Об этом он и сообщил вернувшейся со двора жене.
— Придется, — согласилась Ленка, — и поскорее. Из дому выйти страшно. А что там написано?
— Черт его знает, я не понимаю, — Максиму пришлось снова соврать, но на этот раз Ленка, кажется, поверила.
Остаток недели и выходные прошли почти спокойно. Максим добросовестно, как на работу, являлся в суд, общался с защитником, отвечал на вопросы. И делал вид, что не слышит ругани, угроз и обещаний «разобраться» с ним прямо сейчас, немедленно. Вертелся на языке вопрос к защитнику «потерпевших»: что же вы, уважаемый, не видите, что происходит? Или оглохли? Но решил молчать. Во-первых, бесполезно, а во-вторых — зачем раскрываться перед противником? Пусть и дальше считают, что их каркающе-шипящий язык ему не знаком. За последний месяц «языковой практики» Максим вспомнил основательно подзабытые им слова и понимал почти все, о чем говорили люди в зале. А процесс затягивался, присяжные не торопились с решением, тянули как могли. Они понимали, что дело нечисто, и отправлять невиновного человека в тюрьму не хотели. Обстановка накалялась, спектакль затягивался, но Максим чувствовал, что долго так продолжаться не будет. Только гадал, кто первый не выдержит, у кого сдадут нервы. Решение по его делу уже принято где-то очень далеко отсюда, на пути «правосудия» остались только он и присяжные. К нему уже «приходили», и не раз, не исключено, что и с присяжными тоже проведут работу. И что ему делать тогда? Идти в тюрьму, как барану на заклание? Отвечать за чужую ошибку или преступную глупость? Мысли причиняли почти физическую боль, да еще и уезжать Ленка отказывалась наотрез, уперлась. Они разругались вдрызг, Максим даже наорал на жену, чего не делал до этого еще ни разу. Потом извинялся, просил прощения, Ленка тоже признала, что не права. Но толку-то? Он здесь, они там, и черт его знает, что происходит рядом с домом.
Ничего хорошего, как и следовало ожидать. Двое «наблюдателей» сидели на скамейке у подъезда, следили за всеми проходившими мимо, громко обсуждали каждого. Максим остановился напротив, сунул на всякий случай руки в карманы, смотрел молча то на одного, то на другого. Те сначала щерились, демонстрировали недвусмысленные жесты, даже фотографировали его на камеры телефонов. Максим не произносил ни слова, но и уходить не собирался. Если надо, он простоит тут до ночи, до завтрашнего утра — сколько надо, пока эти твари не уползут в свои вонючие норы. Странно, что их только двое, маловато будет. Злость, даже остервенение накапливалось, нужная концентрация отравы будет достигнута скоро. И что тогда делать — вежливо попросить их убраться прочь? Или сломать обоим хребты и зашвырнуть трупы в подвал? Второй ход был чертовски привлекателен, и Максим уже сомневался, сумеет ли устоять перед искушением. Позади послышался звук работающего двигателя, шорох шин по асфальту. Эти звуки произвели странное действие на чужаков. Один вскочил, заметался перед лавкой, второй не двигался, смотрел на дисплей телефона, лихорадочно жал на кнопки. Максим обернулся: вдоль дома медленно ехала патрульная милицейская машина, притормозила рядом, остановилась. Из нее вышли двое, вразвалочку направились к сидевшим на лавке людям. Максим посторонился, пропустил милиционеров.
— Документы, — негромко потребовал у горцев сержант, щелкнул пальцами. — Быстрее, чего расселся?
Но реакция гостей была странной — один зачем-то вскочил на лавку, попытался перепрыгнуть невысокую ограду газона, но не успел. Его стащили назад, уложили мордой в асфальт. И упустили второго — тот, забыв о товарище, рванул прочь. Максим бросился следом, догнал, швырнул его на мокрую траву. И от души врезал ему несколько раз по ребрам. Встряхнул задержанного, убедился, что тот в сознании, и потащил обратно к подъезду, сдал из рук в руки стражам порядка.
— Спасибо, ведь ушел бы. — Милиционеры затолкали обоих в машину, захлопнули дверь.
— Не за что, — искренне ответил Максим.
— Прикинь, три случая за сегодня. У двоих сумки вырвали, у пацана телефон отняли да еще и по голове надавали, — поделился с Максимом сержант, ловивший первого «орла».
— Думаете, они? — Максим показал на заднюю дверцу уазика.
— А кто еще? У нас тут такого давно не было, как тварь эта в городе появилась, так началось. Это только у нас три случая, я про остальные районы молчу.
Все понятно, гости города вышли на привычный, традиционный для своего племени промысел — добычу денег и мобильных телефонов из карманов и сумок граждан. Максим даже не удивился услышанному. «Может, это доброе дело мне зачтется», — подумал он, глядя вслед отъезжающему патрульному уазику, усмехнулся невесело, вошел в подъезд.
И зачлось той же ночью. «Благодарность» на сей раз влетела в окно. В стекло ударилось что-то тяжелое, посыпались осколки, предмет врезался в занавески и грохнулся на подоконник, перекатился, упал на пол. Это оказалась бутылка с бензином. К счастью, она не разбилась, а «фитиль» на хвосте не успел хорошенько разгореться. Максим схватил «снаряд», вышвырнул его обратно. Ленка прошептала:
— Она нас выгонит. Дверь, теперь окно… На улице жить будем.
Максим пропустил ее слова мимо ушей, прислушивался к звукам с улицы. Потом подошел к окну, осторожно отодвинул штору. Подоконник усыпан осколками, перевернут горшок с цветком — вот и весь урон. Если не считать разбитого стекла, конечно. Ну, это мелочи.
— Что это было? — потребовала подробностей жена, и Максим решил, что врать больше не будет. Время для разговора не очень подходящее — третий час ночи, но так уж получилось.
— «Коктейль Молотова». Или просто бензин, я не понял. — Максим говорил просто и буднично, словно речь шла о походе в магазин за картошкой. — Если бы бутылка разбилась, мы бы уже сгорели, но нам повезло. Или действовали дилетанты, или просто пугали. Скорее всего последнее. Я им пока живым нужен.
Ленка вскочила, побежала в соседнюю комнату, вскоре вернулась.
— Васька спит, — сказала она, — не слышала, наверное. А если они опять…
— Могут, — коротко отозвался Максим, — запросто.
И понял, что не уснет до рассвета, будет прислушиваться к каждому шороху, следить за каждой тенью. Из разбитого окна в комнату врывался холодный воздух, занавески шевелились, и неприятно шуршал тюль. И ничего подходящего под рукой, чтобы закрыть пробоину. Ленка завернулась в одеяло и вопросов больше не задавала. Максим оделся, вышел в кухню, уселся у окна, смотрел, не отрываясь, в переплетение черных подвижных теней. «Уроды, скоты. Мало я вас…» — в бессильной ярости думал он. И оформилось давно бродившее глубоко внутри чувство — чувство вынужденного бессилия, невозможности противостоять вторгшейся в его жизнь орде, защитить близких. Нет, способов он знал немало, но все они здесь, дома, не годились. Если начать действовать по правилам, принятым на «той» стороне, то это будет означать только одно — войну. Причем в одиночку против всех — «пострадавших», закона, власти одновременно. И за спиной при этом только два беззащитных человека и никого больше. Да, еще адвокат этот, видно, что он старается, но толку-то от его усилий. «Все давно решено, и не здесь». Максим вздрогнул от неожиданного прикосновения. Это подошла проснувшаяся от шума кошка, потерлась о ноги, взгромоздилась на колени. Так и сидели до утра, пока не пришла Ленка. Она старательно отворачивалась, но в утренних сумерках Максим
